Степь зовет

— Амбар? А что с ним может быть? — рассеянно ответил Хонця. — Стоит на своем месте. Все в порядке.

— Ты уверен в этом? — Иващенко отошел к столу и стал рыться в какой-то папке.

Хонця беспокойно шевельнулся на стуле. Вопрос секретаря об амбаре он пропустил мимо ушей, но сейчас, когда Микола Степанович снова заговорил о бурьяновских делах, он подумал, что напрасно так уверенно сказал ему о тракторе: «Уже гудит». А кто знает, не подведет ли МТС, получат ли они еще этот трактор? На всякий случай надо было заручиться поддержкой райкома, а не хвастаться, как мальчишке.

— Я вот что хотел… — начал он нерешительно.

— Прости, не расслышал? — Микола Степанович поднял голову.

— Я насчет трактора…

— Это я уже знаю. — Тон секретаря райкома был необычно резким, и Хонця смешался. — Вот что, брат, — Иващенко нахмурился, — давай-ка я лучше напрямик. Из ваших хуторов пришло письмо, жалоба на тебя. Расскажи мне, как коммунист коммунисту, что у вас там за история с амбаром. Куда пропали сто пудов хлеба?

— Какие сто пудов? — Хонця подскочил, словно его хлестнули кнутом по лицу. — Да ты что?

— Не горячись. Чего ты кричишь? Разве я тебя обвиняю? Просто спрашиваю. Поступила жалоба, надо разобраться. Случись это со мной, я первый потребовал бы выяснения. Надо выяснить и посмотреть, что это за комнезамовцы…

… Хонця ушел из райкома совершенно расстроенный. Он даже не стал искать попутной подводы и отправился в Бурьяновку пешком.

— Пускай назначают ревизию! — возмущенно говорил он сам себе, шагая по степи. — Сто пудов хлеба… С ума сошли… Кто возьмет, когда ключи у меня, у меня одного, даже носа в амбар не сунешь! Пускай назначат ревизию, пускай отбирают ключи, сам отдам… нате!

Он шел, забыв, что с утра ничего не ел; в голове у него шумело. Кажется, ничто на свете не могло его больше обидеть, чем то, что он услышал сегодня.

Наступила ночь. В темноте на верхушках скирд перекликались молодые аисты.

Хонця пошел быстрее.

21

Хуторяне с нетерпением ждали новостей о пожаре. Еще не выгнали стадо на пастбище, когда вокруг вернувшихся из Ковалевска бурьяновцев стал собираться народ. Юдл Пискун в одной исподней рубахе толкался среди людей и без умолку говорил:

— Как это люди не остерегаются огня… Ай-я-яй, какая беда, какое несчастье!

— Значит, верно? Трактор сгорел? Так-таки взорвался? — раз десять переспрашивал Симха Березин. Ему прямо не верилось, чтобы вышла такая удача.

— Мы еще посмотрим, — возбужденно кричал Триандалис, — мы еще увидим, что следствие покажет!

— Да, сама собой скирда сена не загорается…

— А вы бы поосторожнее! — вскинулся Симха Березин. — Такими словами бросаться нечего. Мало ли отчего бывает пожар. Огонь — вор. Бросил окурок, думаешь, погасил его, а потом вот вам — люди крыши над головой лишились.

Шия Кукуй почесывал затылок.

— Ну, значит, трактора нет… Нечего, значит, и голову себе дурить. Без трактора нам колхоз ни к чему…

— Уже назад потянуло? — сердито глянул на него Хома Траскун. — Выходи, никто тебя не держит.

— Я и говорю… Возьму своего коня…

Коплдунер, позже всех вернувшийся из Ковалевска с обеими кобылами, грязный, с запавшими, блестящими глазами, лихорадочно рассказывал:

— Первой занялась скирда сена, та, что ближе к дубраве… Все говорят… А потом ветром, что ли, занесло огонь в бензин… И пошло, и пошло… Эх, взяли бы мы вчера трактор, хоть он уцелел бы…

— Как себе хотите, а это неспроста, — вмешался Триандалис. — Не иначе, поджог это. Ковалевск давно кое-кому глаза колет…

— Ч-ш-ш! Дай послушать! — зашумели на него со всех сторон. — Пусть он скажет, пусть Коплдунер… Как там, напали на след или что?

— Разное говорят. Только кто его знает… Посмотрели бы вы, что там творилось! Все бегут, тащат ведра, все село — старый и малый. Из других сел прискакали и тоже давай тушить. Хорошо хоть, что так дружно взялись, не то прости-прощай, одна глина осталась бы.

Яков Оксман беспокойно выглядывал из-за своего высокого забора. «С одной стороны, — думал он, — опасность стала будто бы меньше. Трактора, значит, они не получат… А без него им придется затихнуть, коллектива без трактора не будет… Но что, если, не дай бог, дознаются? Что тогда?»

А какое ему, Оксману, до этого дело? — успокаивал он себя, семеня взад и вперед вдоль забора. Мало ли отчего бывают пожары? С Юдлом, с этим мошенником, — больше никаких дел. А Патлах… да он его знать не знает, этого пьяницу, ни он у Патлаха не бывал, ни Патлах у него, слава богу. Так чего же ему бояться?

Но он боялся, руки и ноги у него холодели от страха. Кто ему велел связываться с этим разбойником, с этим хорьком вонючим! Он же первый и побежит показывать, он первый!

Куда ни кинь, все клин. Надо покуда что вывезти в Мариуполь хоть мешков двадцать пшеницы… Нет, все, все надо вывезти, все, что есть…

На Ковалевском проселке показалась Элька. Колхозники, стоявшие у красного уголка, поспешили к ней навстречу. Элька устало опустилась на траву возле канавы, поджала под себя ноги и с минуту сидела молча.

— Хонци еще нет? — спросила она охрипшим голосом.

— Нету, — ответил Хома Траскун.