Степан Разин

– А ты подь-ка сюда на словечко… – проговорил царь, поманив Ртищева. – Что это, слышно, племянница-то твоя, Морозиха, все бунтует, а? Сказывают, что больно что-то уж дерзко про нас говорить стала. А?

Старый боярин с поклоном развел руками.

– Что ж поделаешь с дурой бабой? – сказал он. – Я уж унимал ее. Это все Аввакум ее своими грамотами настраивает… Все о старой вере ревнуют…

– Кто ее там настраивает, мне все одно, только чтобы дурости свои кончала… – сказал царь. – Я не посмотрю, что она Морозова. И сестре ее, дуре Урусовой, тоже скажи. Ишь, волю взяли!.. Она чересчур уж помнит честь и породу Морозовых, так я эту спесь-то враз собью. Ты им дядя, поезжай и все скажи… А теперь обедай иди…

Алексей Михайлович почувствовал, как в его груди точно расширилось сердце и точно что стало душить его. Это бывало теперь всегда, когда он волновался. Он велел Матвееву и Ордыну обедать в его комнате с царицей, чтобы ей скушно не было, – дочери изводили молодую мачеху, и царь ничего не мог поделать с ними, – а сам, сославшись на усталость, тяжело прошел в свою опочивальню и лег. Он знал, что спать не будет, и велел позвать к себе кого-нибудь из домрачеев или бахарей.

– Ну, хошь Афоню астролома…

Думы в последнее время шли все тяжелые: о старости, о жене молодой, о скорой развязке. И такое во всем нестроение…

Скоро явился в опочивальню Афоня, предсказатель погоды. В руках у него была звонкая домра.

– Чем велишь потешить тебя, великий государь? – с сильным ударением на о, по-владимирски, проговорил старичок, ласково сияя своими добрыми глазками.

– Да чем потешить? – скучливо отвечал царь. – Ты бы новенького чего придумал, а то все одно да то же… Садись – чего стоишь?..

– Можно и новенького, коли велишь… – усевшись на полу, благодушно проговорил уютный Афоня. – Вот новые песни с Волги-матушки пошли, – ох, есть гожи которые!..

– Давай, послушаем…

Афоня пробежал пальцами по струнам. Нежно заплакали струны. И задумался старик на мгновение. Вокруг была полная тишина – только петухи звонко по дворам перекликались. И прошла ласково по сердцу тоска. И опять нежно прозвенели струны, и своим задушевным, тихим тенорком Афоня начал:

Как бывало мне, ясну соколу, да времячко:Я летал, млад-ясен сокол, по поднебесью,Я бил-побивал гусей, лебедей,Еще бил-побивал мелку пташечку.Как бывало, мелкой пташечке пролету нет.А нонче мне, ясну соколу, время нет.Сижу я, млад-ясен сокол, во поимане,

Я во той ли, в золотой, во клеточке,Во клеточке, на жестяной нашесточке,У сокола ножки спутаныНа ноженьках путочки шелковыя,Занавесочки на глазыньках земчужные…

Опять нежно и грустно проплакали звонкие струны, и Афоня продолжал:

Как бывало мне, добру молодцу, да времячко:Я ходил-гулял, добрый молодец, по синю морю,Уж я бил-разбивал суда-корабли,Я татарские, персидские, армянские,

Еще бил-разбивал легки лодочки.Как бывало, легким лодочкам проходу нет.А нонче мне, добру молодцу, время нет…Сижу, я добрый молодец, во поимане,Я во той ли во злодейке земляной тюрьме.У добра молодца ножки скованы,На ноженьках оковы немецкие,На рученьках у молодца замки затюремные,А на шеюшке у молодца рогатка железная…И, нежно плача, замерли струны…

Тихо. За прикрытыми ставнями резными чуется зной. Перекликаются петухи звонко. Грустно и ласково…

– А в самделе гожа песня… – тихо сказал царь. – Откуда ты взял ее?

– А заходил тут к нам, верховым старцам твоим, попик один, отец Евдоким. Вот от него я и перенял… Он на Волге был, там и слышал…

Афоня задумчиво перебирал струны домры.

– И кто это такие вот песни составляет? – дремотно сказал царь.

– Эту-то, сказывал о. Евдоким, Васька Сокольник составил какой-то… – отвечал уютный Афоня. – На низу там с вольницей, сказывают, караводился… Холоп беглый, что ли, какой…

– А где же он?

– А Господь его знает, батюшка царь… Может, твои воеводы давно повесили его… Бают, столько народу хрещеного передушили, и не выговоришь! Известно, дело такое… – спохватился вдруг Афоня. – Нешто это мысленное дело такое воровство чинить?

И задумчиво он перебирал струны домры своей звонко-чуткой…

– Ну, спой мне еще что ни-то… – сказал дремотно Алексей Михайлович. – Старинное что-нибудь…