Степан Разин

– Куды в Москву ее нести? – сказала она. – Она и здесь-то, на месте лежа, того гляди, рассыплется…

Помолчали.

– Только смотри, умница, спрячь ее будя подальше… – сказал о. Евдоким. – За такия книжки на Москве народу пожгли и не сосчитаешь… Потому это волхвование считается…

И все как заколдованные смотрели на страшную книгу, и в душах их было великое недоумение. Ведь вот он, вход в миры иные, которые каждый человек чует душой своей, а нет, заперт этот вход навеки и нет у них, темных, ключа к таинственной двери…

XVII. У Николы-на-Столпах

Было яркое, морозное, ядреное утро. Над белой в снегах Москвой стояли золотистые, кудрявые столбики дыма. Празднично звонили колокола.

У Николы-на-Столпах был престол. За позднюю обедню ждали великого государя: богомольный царь всегда старался отстоять обедню там, где был храмовой праздник, а тут это тем более было нужно, что это был приход его любимца, Артамона Сергеича Матвеева. На паперти в ожидании царя стояли в дорогих становых шубах и собольих шапках Артамон Сергеич и «глубокий дворских обхождений проникатель» И.М. Языков, тоже прихожанин к Николе, думный дворянин, высокий, статный, с небольшой золотистой бородкой и несколько презрительным выражением молодого лица. Он хорошо знал языки и часто езжал в посольствах за границу, а потому по части тонкого обхождения никто не мог сравняться с ним. Поодаль толпился народ. В Артамоне Сергеиче москвитяне чтили не только собинного дружка царева, но и очень мягкого и обходительного человека, который не заносился…

– Как бы не задержался государь… – сказал Артамон Сергеич. – Вчера вечером, сказывали, государыня Марья Ильинишна занемогла что-то…

– Государь известил бы… – сказал Языков и слегка улыбнулся. – А болезнь великой государыни известна: блинков в субботу покушала… С ней частенько это случается. Присылали ко мне чаю попросить. Я, говорю, с превеликим удовольствием, ну только чай в таких болезнях не помогает: лучше-де маленько попоститься. Ну, все же отпустил им чаю. А потом, сказывали, чуть не бунт наверху произошел: какой-то из верховых старцев поведал великому государю, что делается-де чай из змеиного жиру да костей собачьих и потому-де уж не губи царицу-матушку зелием окаянным. Государь забеспокоился и крестового попа запросил: гоже ли, де? Ну, тот ничего, благословил: травка-де Божье создание…

Артамону Сергеичу не нравился несколько насмешливый тон Языкова, а кроме того, Языков тянул руку Милославских, и надо было быть с ним начеку. И он переменил разговор.

– А вчера государь письмо из Киева, от Лазаря Барановича получил… – сказал он. – Радуется Лазарь, что потихоньку Русь привыкает к иноземцам, что даже сам синклит-де пресветлого царского величества польского языка не гнушается, но чтут книги ляцкие в сладость…

– Да… – заметил Языков. – Многие уже стали заводить политес с манеру польского. Да и пора, Артамон Сергеич: такие обломы, смотреть просто совестно! Вот, помню, недавно отправляли меня посольством в Париж. Ну, выдали все грамоты, как полагается, травами пышно изукрашенные, титул государев весь, полностью и с распространенным богословием выписан, поминки любительские к двору французскому передали, а потом, по обычаю, дьяк Посолького Приказа наставление мне, послу, читать стал: дорогой-де безобразить никак не моги, домов не грабь, говори речи вежливые, разумным поступком, а боле-де всего не упивайся… А потом высморкался эдак двумя перстами да как об пол шлепнет… Чуть я со смеху не покатился, право слово!.. Такие обломы, упаси, Господи…

– Ничего, обтыркаются помаленьку… – примирительно заметил Матвеев. – А вчерась вечером, как прочитали письмо Лазаря, государь задумался эдак, да и говорит, что, знамо дело, реки вспять не текут, ну а между протчим иной раз и жалко как-то станет, что старые обычаи на Руси поисшаталися.

– Да, крепко, крепко еще в нас эта старинка-то сидит!..

В уже занесенных глубокими сугробами улицах вдруг послышались крики. Из-за угла вынеслись на конях цветные вершники, а вслед за вершниками, окруженный ближними боярами и жильцами, тяжело заколыхался по ухабам теплый царский возок. «Берегись… берегись!..» – кричали вершники, но больше так только, для порядка, потому что весь народ при появлении царского поезда сперва испуганно шарахался в сторону, а затем, справившись, валился в снег ниц: «батюшка… светлые очи твои… родимый…» За царским возком колыхались возки приглашенных царем бояр…

Матвеев с Языковым отвесили царю низкий поклон и пытливо посмотрели на полное, благодушное лицо его, в его действительно ясные, безмятежные очи: стало быть, государыне полегчало…

– А каков мерзавец-то, а? – ласково проговорил царь. – Индо дух захватывает…

– Варвара мостит, Савва гвозди острит, а Микола приколачивает, говорится, великий государь… – сказал Матвеев. – Скоро и Спиридона солнцеповорота: солнце на лето. Зима на мороз…

– А звезды по ночам какие… – сказал Морозов. – К урожаю…

– Дал бы Бог!.. – набожно проговорил государь. – Ну пойдемте, помолимся…