Степная сага. Повести, рассказы, очерки

– Так, пока готовила, похватала трошки. Надо ж было попробовать, прежде чем вас потчевать.

– Садись со мной, нормально поешь. Мне одному не одолеть такую гору. Не то напихаюсь твоей вкуснятиной и помру, как Крылов.

– Типун тебе на язык! Чем тут объедаться? Покушаешь досыта, да все. Не пужай меня.

Валентин, утомленный работой, неспешно ел запашистые вареники, подшучивая над матерью и жмурясь от удовольствия.

– Ну, кто еще так вкусно накормит, как родная матушка? Нет другой такой умелицы на свете.

– Будет тебе придумывать. Таля твоя рукастая и старательная, несмотря что городская. И борщ у нее получается отменный, а плов – так лучше маво.

– Я же не про плов, а про вареники. Не московская это еда. Наша, казачья. Потому не в чести у московских хозяек. Моя – не исключение.

– Не хули ее за такие мелочи. Без вареников проживешь. А вот без ее жали и заботы – не жизнь, а маета. Талюшку тебе Бог послал. Уж такая болезная, такая разумная. Кажное слово ловит, а то и сказать не успеешь, а она уже делает, будто мысли читает. Скрозь успевает, обо всех родных думает. Славная женщина. Таких стало не много ноне. Береги свое счастье, не зарься на чужое.

– Хорошая – это точно. Так я же под тебя искал. Чтоб похожа была.

– Не конфузь ты меня. Нашел цацу! Всю жизнь в земле да в навозе копаюсь. Безграмотная. Лица сроду не малевала.

– Я правду говорю. Каждый ребенок, если рос в благополучной семье, при нормальных родителях, всех остальных людей по ним мерит. Мне с меркой повезло. Родители и совестливые, и радушные, и с чувством юмора. Да и статью Бог не обидел. У тебя вон коса до сих пор пышная, как в молодости. Да и глаза не выцвели. Зачем их подмалевывать? Так что под твою мерку не все подходят. Но уж если кто подошел, то человек что надо!

– Ну и дай Бог, коли так!

– Так, так, мать, Валентин правду гутарит, – раздался довольно бодрый голос Якова Васильевича. Видимо, он давно уже проснулся и слышал застольный разговор сына с матерью. – По своему опыту скажу, што все верно сказано. Родительская мерка для большинства детей – заглавная. Спасибо, сынок, уважил нас своим отношением.

– Это вам спасибо говорить нужно за то, что мне есть с кого пример брать, по кому порядочных людей от проходимцев отличать. Хочется, чтобы и мои дети так же думали, не стыдились за родителей, а гордились нами.

– Тут мера обоюдная, – откликнулся после некоторого раздумья Яков Васильевич, скрипя панцирной сеткой, видимо, садясь на постели. – Смысл родительской жизни в том и заключается, штобы вырастить достойных чад и не стыдиться за них перед обществом и совестью, и штобы дети за родителей не конфузились.

– Пап, тебе помочь?

– Сиди вечеряй. Целый день провозился с корчажками. На кой они тебе сдались? Я уже помалу сам управляюсь. Зараз вельветки надену и пришкандыбаю к вам.

Через несколько минут старик, шаркая валенками, вышел из-за занавески. Присел на лавку у края стола.

– Яша, может, перекусишь трошечки? – спросила жена.

– Сыт пока. Узвару полстакана влей. Вроде как полегшало мне. Голова посветлела. Руки-ноги слушаца стали.

– Это сынок тебя растормошил разговорами да проходками. Стал шевелиться – и кровь потекла по жилам, а то лежал увалом, как же ей течь?

– Оно, конечно, так. – Яков Васильевич погладил плечо сына своей высохшей пергаментной рукой. – Валек трошки вдохнул жизни в меня. Покойники перестали звать во сне. Память вертается. Вовремя навестил, сынок. Еще бы неделю-другую задержался и мог бы не застать в живых…

– Ой, вовремя! – подхватила Оксана Семёновна. – Будто Господь надоумил.

Радость и умиление светились в радужных морщинках вокруг ее карих глаз. И было от чего просиять исстрадавшейся душе – сын из ельцинского ада вышел невредимым, да еще хворого отца на ноги поднял. Это ли не радость?!

– Гляжу на тебя, Валечек, и всех-то деток своих вижу. Не такими, как вы нынче стали, а еще теми варнаками, что зарубки на памяти оставили. Отец-то не все видел, а мне пришлося хлебнуть с вами лиха. Часто ваши проказы вертаются вспять, будто вчера было.

Юрик смирным рос, а все-таки умудрился в два года в чужой двор зайти, да прямиком – к собаке. Она лаем заходится. А он, дурачок, «Орла, Орла» кличет, как нашу. Хорошо – хозяйка дома была, выбегла из хаты и выхватила Юрку из-под самой собачьей морды. Не ровен час, закусала бы нашего первенца.

– Да, учудил, герой! Но я этого действительно не видел сам, токо от матери слыхал, – произнес Яков Васильевич. – Зато Никита дюже запомнился своими проказами. Вот уж оторва был, каких мало!

– Беда как шкодил, – согласилась Семёновна. – Люду чуть было до смерти не зашиб. Сообразил, в два-то годика, што ему после рождения младшей сестренки меньше конфет доставаться будет. И столкнул с печки на ее кроватку горшок с фасолью. Дитя черепками и фасолью засыпало. Ух, я и задала ему трепки…

– А как ему руки чуть не оторвало? – напомнил отец.

– Жуть кромешная эти самопалы! И вспоминать страшно.