До того, как я рассказал эту историю вашему отцу, рассказывал ее только раз, на двадцатилетие Победы, когда встретился впервые после сорок пятого с Сёмой Лапшиным, что был у меня когда-то механиком-водителем. Посидели, выпили, потолковали о том, что в войну бывало, вот и пришлось к слову.

Сёма слушал очень внимательно. В отличие от меня, он, подобно вашему отцу, как раз верил во всевозможных леших, домовых, русалок и прочую нечистую силу. Это я городской, а он родился в маленькой деревне, в таежной глухомани, там и прожил до самого призыва. Этакий классический чалдон. Потом-то осел в Томске, там и пед закончил, всю жизнь учителем проработал, до директора школы дослужился, там и женился…

Так вот, в деревне с ним самим что-то такое случалось, из разряда того самого, необыкновенного. Деталей он никогда не рассказывал, да мы и не настаивали. Только пару раз, когда заходил разговор о всяком необычном и о том, стоит ли в него верить, говорил, что лично он, безусловно, верит, ухмылялся этак загадочно и говорил одно: «Всякое бывало. Такое, что хочешь не хочешь, а поверишь…» И никакой конкретики. Ну, мы не приставали: не хочет человек рассказывать, нечего клещами тянуть. Может быть, думал, что мы не поверим, вышучивать начнем… и вы знаете, не без оснований боялся, тогда я бы взялся именно что вышучивать, до конца войны и моей рыбалки оставалось еще изрядно времени…

Как я и думал, он выслушал очень внимательно, не задал ни одного вопроса, когда я закончил. Вмазали еще по стопарю, Сёма задумчиво выкурил «беломорину» и серьезно так сказал:

– То-то ты пару дней ходил как в воду опущенный. А оно вот что оказалось… Ишь ты, кремень, так ничего и не рассказал…

– Что думаешь? – спросил я напрямик. – Случалось с тобой что-нибудь похожее?

– Такого, чтобы топоры плавали, не случалось, – сказал он. – А вот кое-что другое бывало. Почему я во все это и верю. И объяснение само собой подворачивается одно… Это над тобой подшутил какой-нибудь местный леший. Места там такие, что запросто могли лешие водиться. Они это дело любят: ничего душевредного не сделают, а вот напугать могут затейливо, такая уж у них шкодливая натура. Ты там ничего такого не слышал? Я вот – нет, так это ж ни о чем еще не говорит…

Я старательно припомнил. А ведь слышал! Доводилось. Однажды знакомый по пивной чех рассказывал: старики верят, что в тех местах обитает какой-то проказливый горный дух. Особого вреда людям от него нет, но над одиноким человеком, если попадется вдалеке от жилья, подшутить может весьма даже затейливо. Так, что у человека потом долго поджилки трясутся, но вреда, как я говорил, никакого не бывает. Чех об этом рассказал мимолетно, вскользь, без особой связи с тогдашним нашим разговором, мы этим ничуть не заинтересовались и подробностей не стали доискиваться.

Услышав от меня про этого чеха, Сёма улыбнулся этак удовлетворенно и сказал:

– Ну вот видишь, всё сходится…

Больше мы об этом не говорили, откупорили вторую бутылочку и переключились на фронтовые воспоминания, благо вспомнить было что, и тяжелое, и хорошее, и даже смешное – оно тоже на войне случается, хоть и очень редко…

В нечистую силу я не верю по-прежнему. Но подумываешь иногда: а может, она все-таки есть? И надо мной затейливо подшутил какой-то чешский лесной черт?

Как ни крути, а другого мало-мальски убедительного объяснения попросту нет…

Степной ужас

Было это в самом начале сентября сорок второго года, в степях примерно на полпути между Сталинградом и Астраханью. Можно показать приблизительно место на карте, но вряд ли в этом есть необходимость, согласны? Ну вот…

Обстановка на нашем фронте сложилась тяжелейшая, немцы прорвались к Сталинграду, и там начались ожесточенные уличные бои. Тогда никто не знал, удастся ли немцам переправиться на другой берег Волги, не станут ли они развивать наступление дальше, к устью Волги и Астрахани. В июле как раз вышел знаменитый приказ Ставки номер двести двадцать семь: «Ни шагу назад!» Что бы там потом про него ни талдычили во времена хрущевской оттепели, не к ночи будь помянута, а он сыграл огромную роль в том, что наши перестали сплошь и рядом отступать без всякой необходимости. Так и в армии тогда же говорили без всякого принуждения со стороны «злобных особистов и комиссаров». Уж я-то знаю, я сам бывший особист, а потом и смершевец…