Степной ужас

Словом, ходили буквально по головам, как «мессершмитты» в сорок первом, разве что не стреляли и не бомбили – правда, тогда у нас не было твердой уверенности, что вовсе не станут стрелять или бомбить. К тому времени состоялся уже не один натуральный воздушный бой с вторгавшимися в наше воздушное пространство натовскими военными самолетами, так что следовало ожидать самого худшего поворота событий. И нервы были на пределе, тронь – зазвенят. Руки чесались засадить очередному нахалу очередь в брюхо, но на чисто гражданских судах не было ни зенитных пушек, ни пулеметов, не то что в Отечественную. Имелось у нас пятнадцать автоматов, американцы летали так низко, что их можно было достать и из офицерских пистолетов. Но все мы получили строжайший приказ: за один выстрел по самолетам – трибунал. Ограничилось всё тем, что пару раз ухари-матросики показывали самолетам голую задницу, пока это не пресек их замполит. Да еще однажды штурман, тщательно всё рассчитав, пустил прямо по курсу низко летевшего самолета зеленую ракету – как он, стервец, шарахнулся! Потом, я слышал на Кубе, штурману за эту проказу влепили строгача по партийной линии, но тем всё и кончилось – еще и оттого, что, как рассказывали моряки, официального запрета на такое не было, видимо, никто не предусмотрел изобретательность русского человека, советского моремана…

Личный состав, одетый в штатское, сидел в трюме. Мне пришлось полегче, я как командир обитал в каюте судового врача, а вот моим подчиненным пришлось несладко: в трюме стояли жара и духотища. Масло таяло, шоколад, если не съели сразу, ломали в кружку и потом черпали его ложкой или наливали туда чай. Но, что характерно, так и не было ни одного случая обмороков. В точности как на войне, когда мы начисто забыли о «мирных» хворях вроде простуды, поноса и прочих хворобах довоенного времени. А мы себя чувствовали именно что как на войне, никто тогда не знал, грянет она в конце концов или нет, но внутренне все готовы были к самому худшему…

Показываться на палубе в дневное время личному составу было категорически запрещено. Только ночью с темнотой группочками поднимались из трюма глотнуть малость свежего воздуха. Дисциплина была на пятерку, так что мне, «военному коменданту судна», и не приходилось прилагать особенных усилий по ее поддержанию. Вообще-то никаким «военным комендантом судна» я не был, в Уставе гарнизонной службы такая должность не предусмотрена, да и наше подразделение никаким таким «гарнизоном» не было. Так меня в шутку прозвал капитан, так пару раз и называл. Я на него нисколечко не обиделся, шутил он беззлобно, да и мужик был примечательный – старше меня лет на десять (я сам с двадцать второго года), войну закончил командиром торпедного катера на Балтике, имел боевые награды, на гражданку ушел только в пятидесятом, третьим помощником на грузовоз, до капитана вырос, Трудовое Красное Знамя получил… Относился я к нему со всем уважением, он того заслуживал.

Ну вот, плыли мы так, плыли, или, говоря по-морскому, шли… Часов в десять утра прибежал матрос и сказал, что капитан меня зовет в рулевую рубку, только просит непременно захватить с собой бинокль. Когда я спросил, что случилось – если случилось, – он лишь с каким-то странным выражением лица махнул рукой и сказал нетерпеливо:

– Да там такое… Товарищ капитан просил срочно…

Срочно так срочно – по пустякам капитан ни за что бы не стал дергать, не тот мужик… Взял я свой полевой бинокль и пошел скорым шагом. В первый момент подумал, что речь идет о вещах насквозь практических – уж не обозначился ли поблизости американский военный корабль, идущий прямехонько на нас? Даже если и так, мы мало что могли сделать…

Не было никакого корабля. Такое впечатление, что все свободные от вахты – и обе буфетчицы, и мой сосед по каюте, судовой врач – толпились у правого борта. Там, куда они все глазели, и в самом деле виднелось что-то большое, длинное, темное, но оно двигалось не к нам, как выражаются моряки, шло параллельным курсом. И на какой бы то ни было корабль этот предмет решительно не походил. И на подводную лодку тоже – ничего похожего на рубку.

А впрочем, я особо не приглядывался. Глянул мельком, торопясь в рубку, и взбежал по трапу – знал уже, что лестниц на корабле нет, только трапы, что на военном, что на гражданском.

В рубке было тесновато: кроме рулевого и вахтенного (ввиду специфики нашего рейса в этой роли всегда выступали помощники капитана – сам «первый после бога», два остальных помощника, штурман, наши замполит и особист). Чуточку друг другу мешая, они сгрудились у бокового остекления, выходившего на правый борт. Почти у всех были бинокли, оптика и невооруженный глаз уставились в одну точку, на этот самый предмет.

– Что такое? – спросил я, коснувшись локтя капитана.

Он усмехнулся как-то странно, потеснился, чтобы дать мне место:

– Сами посмотрите, товарищ комендант…

Я поднял бинокль к глазам, покрутил колесико, наводя на резкость, поймал его в окуляры…

Мама родная!