Стереть из памяти

Представив эту картину, Лика вздохнула и тут же рассердилась на себя.

«Ты что, с ума сошла? – осведомился внутренний голос. – Это же Тоша, мальчик, которого ты кормила кашей, а не мужчина, с которым может быть что-то романтическое. У тебя есть Викентий, да и вообще тебе никогда не нравились мальчики, только мужчины постарше».

Словно в подтверждение ее мыслей телефон зазвонил, высветив на экране имя любовника.

– Да, Викеш, – сказала она, нажав на кнопку ответа, и, закрыв микрофон рукой, прошептала Антону: – Спасибо. Завтра как договорились.

Голос Викентия в трубке долго и нудно рассказывал про очередную проблему с женой. С ней ему, разумеется, не повезло. Жена была жуткой стервой, выедающей мозг чайной ложкой и создающей невыносимую обстановку в квартире.

Если Лика все понимала правильно, невыносимость быта и выедание мозга заключались в том, что жена требовала обычного мужского внимания, а также участия в воспитании двоих детей, сына и дочери, находившихся в самом расцвете пубертата с его подростковыми проблемами.

Викентий же, искренне полагая, что его роль в семье ограничивается добычей денег, в проблемы влезать не хотел, объясняя жене, что их решение – целиком и полностью ее забота, раз она не работает. Он вполне мог себе позволить остаться у Лики ночевать, сообщив жене, что не придет, под каким-то надуманным предлогом, нимало не заботясь о том, чтобы тот был хотя бы минимально достоверным.

Если бы Лика была его женой, то давно бы выгнала Викентия. Но она была любовницей, товарищем, партнером и другом, хотя в последнее время и этими ролями довольно сильно тяготилась. Те времена, когда она мечтала, что возлюбленный бросит свою стерву и поступит полностью в ее распоряжение, давно прошли.

Да и не возлюбленный он уже. Лика понимала, что рядом с Викентием ее держат только сила привычки и страх остаться совсем одной. И работать он бы ей не дал, а зачем все рушить из-за того, что прошла любовь? Да была ли она…

Монотонно бубнящий голос ввинчивался в ухо, отчего начала надсадно болеть голова. Или это она от удара болела? Должны же быть последствия, если тебя чем-то огрели с размаху? И не надо говорить, что ей показалось.

– Ладно, Викеш, – сказала она устало, перебив его, и Викентий удивленно замолчал, потому что обычно Лика такой нетактичности себе не позволяла. – Давай завтра договорим, ладно? У меня голова болит. Я… поскользнулась на мокрой траве, упала и ударилась. У меня теперь шишка на голове, представляешь?

Она озвучивала Викентию ту же версию, которой так возмущалась, когда ее выдвинул учитель Благушин. Но не говорить же своему начальнику и любовнику о том, что ее ударили по голове? Тогда и про труп на пляже надо рассказывать, а делать этого категорически нельзя. Он не поверит, начнет говорить, что Лика нестабильна, что ей нужно показаться врачу и пропить какие-нибудь таблетки. Нет, ничего она ему не скажет.

– Упала? Надо врачу показаться, это может быть серьезно. А вдруг у тебя сотрясение мозга?

– У меня нет сотрясения и вообще все хорошо. Мне просто надо выспаться. Целую, Викеш. Пока.

– И я тебя целую, – проговорил он. – Но приехать пока не могу. Не получается. Да и стерва эта воспользуется моим отъездом, чтобы…

Разговор заходил на второй круг, и Лика, повторив «целую», просто нажала на кнопку отбоя.

Зевая с риском вывихнуть челюсть, она разделась, умылась, натянула свою пижамку, улеглась в постель, отправила маме эсэмэску, что у нее все хорошо, и тут же уснула. Ей снился сон, внутри которого она тоже спала на своей уютной кровати, заправленной накрахмаленным до хруста бельем. Бабушка признавала только такое постельное белье, накрахмаленное, чуть подсиненное, идеально отглаженное.

Там, во сне, шестнадцатилетнюю Лушу разбудили тихие, словно крадущиеся, шаги. Привстав на локтях, она увидела через открытую дверь деда, который бесшумно, но быстро одевался, причем так, словно собирался на рыбалку. Свет он не включал, видимо не хотел разбудить бабушку. Едва слышно хлопнула дверь, ведущая на крыльцо, и все стихло. Правда, за рыбой, что ли, пошел? Так вроде с вечера не говорил ничего.

Луша откинулась обратно на подушку, намереваясь снова заснуть. Известно же, что предрассветный сон самый сладкий. Однако заснуть не получалось. Мягкая и уютная постель казалась сделанной из камней, от которых начинали болеть бока. Луша ворочалась, пытаясь найти удобное положение, но оно все не находилось, и она встала, чтобы попить.

Графин с водой стоял в соседней комнате, служившей гостиной и столовой. В нее выходили двери всех спален, и Луша, как давеча дед, старалась идти бесшумно, чтобы не потревожить бабушкин сон. Налив воды в стоящий рядом стеклянный стакан, не граненый, а тоненький, из гладкого стекла, с голубой каемочкой из васильков, Луше они очень нравились, она сделала несколько глотков.