Там Анна пела с самого утраИ что-то шила или вышивала.И песня, долетая со двора,Ему невольно сердце волновала.А Пестель думал: "Ах, как он рассеян!Как на иголках! Мог бы хоть присесть!Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.И молод. И не станет фарисеем".Он думал: "И, конечно, расцвететЕго талант, при должном направленьи,Когда себе Россия обрететСвободу и достойное правленье".— Позвольте мне чубук, я закурю.— Пожалуйте огня.— Благодарю.А Пушкин думал: "Он весьма уменИ крепок духом. Видно, метит в Бруты.Но времена для брутов слишком круты.И не из брутов ли Наполеон?"Шел разговор о равенстве сословий.— Как всех равнять? Народы так бедны, —Заметил Пушкин, — что и в наши дниДля равенства достойных нет сословий.И потому дворянства назначенье —Хранить народа честь и просвещенье.— О, да, — ответил Пестель, — если тронНаходится в стране в руках деспота,Тогда дворянства первая заботаСменить основы власти и закон.— Увы, — ответил Пушкин, — тех основНе пожалеет разве Пугачев…— Мужицкий бунт бессмыслен… — За окномНе умолкая распевала Анна.И пахнул двор соседа-молдаванаБараньей шкурой, хлевом и вином.День наполнялся нежной синевой,Как ведра из бездонного колодца.И голос был высок: вот-вот сорвется.А Пушкин думал: "Анна! Боже мой!"— Но, не борясь, мы потакаем злу, —Заметил Пестель, — бережем тиранство.— Ах, русское тиранство-дилетантство,Я бы учил тиранов ремеслу, —Ответил Пушкин. "Что за резвый ум, —Подумал Пестель, — столько наблюденийИ мало основательных идей".— Но тупость рабства сокрушает гений!— На гения отыщется злодей, —Ответил Пушкин. Впрочем, разговорБыл славный. Говорили о Ликурге,И о Солоне, и о Петербурге,И что Россия рвется на простор.Об Азии, Кавказе и о Данте,И о движенье князя Ипсиланти.Заговорили о любви.— Она, — Заметил Пушкин, — с вашей точки зреньяПолезна лишь для граждан умноженьяИ, значит, тоже в рамки введена. —Тут Пестель улыбнулся. — Я душойМатерьялист, но протестует разум. —С улыбкой он казался светлоглазым.И Пушкин вдруг подумал: "В этом соль!"Они простились. Пестель уходилПо улице разъезженной и грязной,И Александр, разнеженный и праздный,Рассеянно в окно за ним следил.Шел русский Брут. Глядел вослед емуРоссийский гений с грустью без причины.Деревья, как зеленые кувшины,Хранили утра хлад и синеву.Он эту фразу записал в дневник —О разуме и сердце. Лоб наморщив,Сказал себе: "Он тоже заговорщик.И некуда податься, кроме них".В соседний двор вползла каруца цугом,Залаял пес. На воздухе упругомКачались ветки, полные листвой.Стоял апрель. И жизнь была желанна.Он вновь услышал — распевает Анна.И задохнулся: "Анна! Боже мой!"