Стихи про меня

Арбатского романса старинное шитье,к прогулкам в одиночестве пристрастье,из чашки запотевшей счастливое питьеи женщины рассеянное "здрасьте...".Не мучьтесь понапрасну: она ко мне добра.Светло иль грустно — век почти что прожит.Поверьте, эта дама из моего ребра,

и без меня она уже не может.Бывали дни такие — гулял я молодой,глаза глядели в небо голубое,еще был не разменян мой первый золотой,пылали розы, гордые собою.Еще моя походка мне не была смешна,еще подметки не поотрывались,из каждого окошка, где музыка слышна,

какие мне удачи открывались!Любовь такая штука: в ней так легко пропасть,зарыться, закружиться, затеряться...Нам всем знакома эта губительная страсть,поэтому не стоит повторяться.Не мучьтесь понапрасну: всему своя пора.Траву взрастите — к осени сомнется.

Вы начали прогулку с арбатского двора,к нему-то все, как видно, и вернется.Была бы нам удача всегда из первых рук,и как бы там ни холило, ни било,в один прекрасный полдень оглянетесь вокруг,а все при вас, целехонько, как было:арбатского романса знакомое шитье,к прогулкам в одиночестве пристрастье,

из чашки запотевшей счастливое питьеи женщины рассеянное "здрасьте...".

[1975]

Уже лет тридцать я знаю, что такое старость. Жду и понимаю, что не пропущу ее прихода — она наступит тогда, когда исчезнет ощущение: "...из каждого окошка, где музыка слышна, / какие мне удачи открывались!"

В прошлом — это главное, что вспоминается, что стоит вспоминать. Почти недоступно изложению — как пересказывать мелодию словами, удивительная выходит чушь. Как описать предчувствие события? Какого именно — значения почти не имеет, воплощение не столь уж важно.

Как-то, когда я пошел на музыку из окошка, меня ударили топором по голове. Это было в Риге на улице Артилерияс. Моросил летний дождик, в деревянном доме большого двора мой тезка Лещенко хрипло пел про чубчик. Я окликнул и застрял в этой квартире на три дня. Оставался бы дольше, но пришел человек, предъявивший права на хозяйку — кажется, даже законные. Все завершилось благополучно: простонародный аргумент только уголком лезвия чиркнул по черепу, и я ушел под дождь и чубчик — оба не сти­хали все это время. Шрам до сих пор прощупывается под волосами: начну лысеть — выйдет наружу.

Однажды мы с друзьями вышли поздним ве­чером из общежития физкультурного института с неодолимым желанием продолжить. В спаси­тельном кафе "Сауле" был закрытый вечер, одна­ко из дома по соседству гремела музыка, и когда грянуло "Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала", меня отрядили на добычу. Часа через полтора вернулся с черным бальзамом — друзья, усыпленные трогательной верой в товарища, жда­ли на лавках у трамвайной остановки. Часто по­том я думал: что говорили друг другу молодожены, разглядывая свадебные снимки? Кто этот человек, который танцует с невестой, целуется с ее подругой, обнимается с женихом и родителями?

Во дворе на улице Фридриха Энгельса нам с Юркой Никаноренко просто махнули рукой из окна и позвали, перекрикивая радиолу: "Не скуч­но, ребята?" К ночи веселье достигло апогея, ког­да хозяйка квартиры, желая понравиться Юрке, мастеру спорта по гимнастике, встала на мостик и не смогла распрямиться. "Скорая помощь" при­ехала неожиданно быстро, хозяйку выпрямили, а врач, санитар и шофер задержались еще на сут­ки. Помощь оказалась взаимной, по-другому не бывает: отдавая — получаешь, приобретая — рас­плачиваешься. О чем бы ни шла речь.