Стихийное бедствие

— Это для него нет… — устало махнул в сторону портрета Девицкий.

Клава, понятно, забыла, зачем шла в завком в виде бомбы замедленного действия, но ее могучая энергетическая заряженность так подействовала на председателя завкома, что он согласился оставить Федю висеть на Доске.

А после работы Клава встречала мужа у проходной с кошелкой, в которой негромко позвякивало что-то стеклянное.

Федя шел бойко, в хорошем настроении. За ним с трудом угонялся обеспокоенный чем-то мастер Петрович.

— Привет! — ехидно остановила этот забег Клава. — Далеко собрались?

— Здорово, Клав, — безбоязненно сказал Федя. — Ты чего здесь делаешь? Сегодня же не получка.

— Стою вот, — загадочно усмехнулась Клава. — У тебя-то в жизни как, все нормально?

— А что у меня может случиться? — не понял Федя.

— Да ненормально у него, ненормально, — вмешался Петрович. — Он сегодня норму к чертовой матери перевыполнил!

— Ничего удивительного, — всезнающе пожала плечами Клава, — он же теперь на Доске почета, — и стрельнула глазами, куда надо.

У мастера, как глянул, челюсть отвалилась, а Федя только головой покачал:

— Силен! А что, еще мужчина в соку, а?

— Предлагаю обмыть портрет. — Клава деловито полезла в кошелку за чем-то стеклянным.

— Что, прямо здесь? — испугался Петрович.

— Хорошее дело прятать по подворотням нечего, — пояснила Клава и достала стаканы.

— За все хорошее! — твердо сказала Клавдия и одним глотком осушила свою посуду.

Очень скоро она запылала всеми щеками, Петрович привычно стал поругивать начальника цеха, и только Федя стоял трезвым и чужим на этом празднике жизни.

— Ты что не пьешь? — поразилась Клавдия.

— Пью, — Семенов показал пустую посудину, — но не балдею.

И тут Федя нечаянно взглянул на свой портрет. Передовой труженик смотрел на него осоловелыми глазами, нос покраснел еще больше, а цвет лица стал вовсе землистым. Федя подобрался.

В этот момент из проходной вышел Рогов.

— Товарищ художник, — кокетливо позвала его Клава, — а мы тут ваш портрет обмываем.

— Портрет не мой, а вашего мужа, — расшаркался художник.

— Чего же ты меня, гад, словно алкаша малюешь? — неожиданно испортил обстановку любезности металлический голос Семенова.

— Федя, — Клава мгновенно повисла на мужниной руке, — ты пьян.

— Я трезв, как никогда.

— Ты мне чуть не каждый вечер такие заявления делаешь. Не смеши меня, трезвый… Вместе же пьем.

— В том-то и дело, что пьем вместе, а пьянеет он один. — Федя обиженно показал на портрет и схватил у жены бутылку.

С каждым глотком менялись на холсте краски — нос багровел, лицо зеленело. Художник Рогов тоже побледнел.

— Прямо как у Дориана Грея, помните? — прошептал он почти в ужасе. — Это не я, это бабка… Вот колдунья, а? Это она краски мне готовила.

— Что ты там бормочешь? Бабка, колдунья… Я-то что теперь делать буду? Куда я вечно трезвый-то? Кто со мной разговаривать станет? Зачем ты меня коллективу противопоставил? — Федя даже слезу пустил. — Все люди как люди — выпивают, сдают бутылки, участвуют в жизни завода, а я…

В этот момент из проходной вынырнул предзавкома Девицкий.

— А, Семенов, поздравляю… Не зря мы тебя на Доску повесили. Ты, оказывается, сегодня норму резко перевыполнил.

— Ну, вот, — развел руками Федор.

— Я думаю, что за это большое спасибо надо сказать товарищу художнику. Он настоял, чтобы тебя поместили на Доску почета, и вот, видимо, сказался воспитательный фактор! Портрет тебе теперь не дает плохо работать. Молодцом. — Девицкий похлопал Семенова по плечу и бросил взгляд на портрет — А что это за мурло?

— От каждого стакана меняется, — испуганно сказал Федя.

— У нас теперь дилемма, — задумался Девицкий, — то бишь выбор… Либо снять с Доски почета мурло этого алкаша…

— Но он же план перевыполнил! — крикнула Клава.

— Либо резко завязать с употреблением напитков, — продолжал Девицкий.

— Придется резко… — вздохнул Семенов.

— Федя… — с тоской прошептал мастер Петрович.

ИСТОРИЧЕСКОЕ МЕСТО

На облезлой стене старого трехэтажного дома, под осыпавшейся местами штукатуркой неясно виднеется мраморная доска прямоугольной формы.

— Это она, видите? — показывает зонтиком на доску пожилой человек в мятом льняном костюме — жилец дома Коровин.

— И что, в самом деле мраморная? — сомневается одетый в длинный габардиновый плащ представитель жэка Бочкин.

— Сейчас посмотрим, — деловито отвечает местный скульптор Андронов, вызванный Бочкиным в качестве эксперта.

Взятым у Коровина зонтиком он стучит по штукатурке, отламывая куски покрупнее, затем, взявшись рукой за подоконник, подтягивает свое грузное тело поближе к доске и начинает изучать ее, едва не прикасаясь к ней носом.

— Это чудо! — почти в экстазе произносит Андронов, не в силах оторваться от поразившего его произведения искусства.

— Почистите надпись, — просит представитель жэка.

Скульптор неловко сковыривает кусок штукатурки с доски, после чего тяжело приземляется на асфальт.

— Смотрите, смотрите, — почти светясь от нахлынувших чувств, шепчет Коровин. — «В этом доме в…… годах останавливался Лев Толстой».

— Это написано? — с недоверием спрашивает Бочкин.