Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма. Собрание сочинений

Пушкин явлен нам не для того, чтобы мы от него отходили, чтобы из трусости или тщеславия и гордыни мы сбивались с проложенного гением основного пути. Мы не должны бояться того, что станем писать под Пушкина. Лишенным своеобразного дарования в этом отношении никакое теоретизирование не поможет. Эпигонство у них на роду написано. Что же касается талантливой индивидуальности, то она обязана (чаще всего она иначе и не может) стремиться к тому, чтобы, отягченная благородным грузом лучших традиций, творить, как Пушкин, Тютчев, как избранный Блок и Гумилев. Все мы, верящие в свои силы, должны следовать за ними, если желаем в полной мере проявить свою индивидуальность.

Не в новаторстве, а в просеивающей преемственности верное и единственное русло творческой стихии: в преемственности и в индивидуальности, которые одна другую никогда не исключают, а, сочетаясь и взаимно пополняясь, ведут к эволюции.

Гении между собой всегда принадлежат к одной семье. Ни климат, ни народность, ни среда не исключают этого родства, которое тем очевиднее в пределах одной страны и одной народности. По прямой линии можно проследить их внутреннюю связь, я сказал бы даже связанность между собой, — то духовное родство, которое так же неотделимо от них, как их гениальность.

Новаторство от ума. Ум, непреложно подчиняясь своему регулирующему и систематизирующему свойству, сам накладывает на себя путы граней и пределов. В индивидуальной же стихии — залог вечной новизны, тончайших нюансов, самой сложной и животворящей оригинальности.

Скажу без преувеличения, что на примере большинства европейских литератур можно убедиться, что совершенство стиля не имеет ничего общего со стилизацией и с новаторскими тенденциями, в которых, напротив того, всегда кроется указание на упадочность того или иного круга или кружка пишущей братии.

Бессонница

Ю. Терапиано. Стихи. Издательство «Парабола»

Если сборник «Бессонницы» случайно попадется кому-либо под руку, если кто-либо случайно начнет его листать, то, перелистав, отложит и забудет. Сборник покажется сильно заурядным. Ни новаторства, ни виртуозности нет в нем и следа. Обычные ритмы, устаревшие рифмы, автор даже сплошь рифмует глаголы.

Иному снобу обидным покажется: как это, мол, допустимо, чтобы культурное издательство предлагало читателю столь пресную поэтичную снедь.

Но вот вернулся человек попоздней домой, лег в кровать и призадумался. Не спится человеку: томит бессонница. Не всегда она от нервов или от несварения желудка. Бывает бессонница и от душевной отрыжки, от несварения в душе. Что-то залегло, залежалось, и вдруг давно позабытое объявилось и надавливает на слюдяные стенки сознания.

Человек закрывает, открывает глаза. В зеницах мгла: он бредит. Нахлынуло самое мучительное, ибо самое бредовое и самое явное: зачем живу, и чем живу, и во имя чего?

Помолимся о том, кто в тьме ночнойКлянет себя, клянет свой труд дневной.Обиды вспоминает, униженья,В постели <жесткой> лежа без движенья.

И он когда-то жил в иной борьбе: не в борьбе за существование, а за вечные идеи: за справедливость, за правду, за сознательную творческую жизнь. И не воплотилось ли это в те страшные годы в понятие борьбы за отчизну?

Почему я не убит, как братья —

Я бы слушал грохот пред концом,Я лежал бы в запыленном платьеС бледным и торжественным лицом.Кровь ручьем бы на траву стекалаИ, алея на сухой травеПреломляла бы и отражалаСолнце в бесконечной синеве.Я молчал бы, и в молчанье этом

Был бы смысл, значительней, важнейНеба, блещущего ясным светом,Гор и океанов и морей

А большая нежность к кому-то, к чему-то или ко всему — смешная теперь?

С сердцем, переполненным любовью,Но кому отдать ее — не зная,Ночью припадаю к изголовью,К изголовью ночью припадаю.Вот вошла в меня любовь без меры.

Нет лица ей, нет имен, нет слова.Я прошу у Бога сил и веры,Спрашиваю сил у Бога снова.И в тоске неясной, что знакомаВсем, кто тенью вечности тревожим,Как беспутный сын у двери дома,Плачу я, что мы любить не можем.

А вера в богочеловека?