Стихотворения

Свою позицию, свой призыв поэт может выражать прямо («Вороти их! в тебе их спасение!..», «Благослови же работу народную / И научись мужика уважать…», «Что ты, подлец, меня гнетущий, / Сам лижешь руки подлецу…»), а может косвенно, через сложную, мастерски построенную систему художественных средств. Один из самых его излюбленных видов текста — сценка, где автор выступает только как созерцатель, наблюдатель, случайно на нее наткнувшийся. Так в стихотворении «Вор» из цикла «На улице», проезжая по улице в экипаже, автор видит сцену поимки вора, укравшего калач и уже успевшего от него откусить. Само описание происшествия и его участников говорит лучше всяких нравоучений. Владелец лавки назван «торгашом», он поднимает из-за одной, очевидно из многих, булки «вой и плач». Вор бос и одет в «дырявый сертук», по его лицу видно, что он недавно сильно болел, оно выражает целую гамму чувств, каждое из которых вызывает сострадание: «стыд, отчаянье, моленье и испуг». В квартал его «торжественно» ведут после «отменно строгого» допроса, а автор кричит кучеру погонять, поспешив поблагодарить бога, за то что у него «наследственное есть». Ничего не сказано «прямым текстом», но стихотворение просто вопиет к читателю: не бросайте камень в того, кто голоден, и бос, и болен, не спешите выступать со своим осуждением порока. Поставьте себя на его место и, может быть, ваше осуждение сменится жалостью к вору и гневом на тему условий жизни, которые толкают человека на преступление.

Такое содержание делает его поэзию совсем не легкой для чтения. Некрасов — мрачный поэт. Жесткий и даже жестокий. Он далеко не всегда щадит читателя и не стремится к этому. Наверное, больше ни у кого в русской поэзии 19-го века нет столь натуралистических, физически отталкивающих описаний внешности. Чего стоит знаменитый «высокорослый больной белорус» из «Железной дороги»:

Губы бескровные, веки упавшие,Язвы на тощих руках,

Вечно в воде по колено стоявшиеНоги опухли; колтун в волосах;Ямою грудь…

(Иногда кажется, что вид смерти, умирания, разложения плоти притягивал его, отвечая каким-то глубинным свойствам его личности. На такие мысли наводит, например, описание издыхающей лошади в позднем стихотворении «Уныние»:

Я подошел: алела бугорками

По всей спине, усыпанной шмелями,Густая кровь… струилась из ноздрей…Я наблюдал жестокий пир шмелей,А конь дышал все реже, все слабей.

Как вкопанный стоял он час — и боле,И вдруг упал. Лежит недвижим в поле…Над трупом солнца раскаленный шар,Да степь кругом. Вот с вышины спустилсяСтепной орел; над жертвой покружился

И царственно уселся на стожар.В досаде я послал ему удар,Спугнул его, но он вернется к ночиИ выклюет ей острым клювом очи…)

Зачем было показывать такие мрачные картины? Достойно ли все это поэзии? Некрасов, сам заглядывавший в бездны «насилия и зла», требовал от читателя не отворачиваться от таких картин, вытряхнуть себя из своего душевного покоя, поразиться тому, что привычно происходит рядом и, может быть, что-то сделать, чтобы в этом мире зла стало меньше.

Актуально ли это сейчас? Многие проблемы, волновавшие современников поэта, ушли в прошлое, изменилась жизнь, вопросы, с ней связанные, либо исчезли, либо приобрели совсем другой вид и отвечать на них принято другим языком, мыслить в других координатах. Что-то в стихах Некрасова кажется устаревшим, что-то — чрезмерно, до комичности дидактичным (а современники, наоборот, очень любили такие стихотворения, как «Школьник» или «Песня Еремушке»). Вряд ли, однако, исчезло чувство справедливости и несправедливости, утрачена способность жалеть обездоленных, увидеть в проститутке «падшую душу», в мелком воришке — несчастную жертву общества, а в грязном вонючем нищем — своего брата. Людям с «честным сердцем» Некрасов и сейчас говорит много, найдет у них отклик. Однако интерес его поэзия может вызывать не только содержащейся в ней гуманностью и силой сострадания.