Я знаю, что я не спрошу ни о чем.И все же моих молчаливых присутствийХотелось бы меньше. За нежным ледкомОбломков, обмолвок, уловок, предчувствий, —Теперь я уже узнаю, как болятВсе ребра, и недра, и жабры творенья.Я – только внимательный, пристальный взгляд,Я – только одно бесконечное зренье,Что входит, как жало кривого ножа,Как режущий скальпель, как перст дерзновенныйВ отверстую рану, – покровы разжав, —И суть откликается болью мгновенной,Но дождь стекленеет, и ночь холодна,И свет как сквозь ветви ночные пробрызнут,И воздух надорван, и пропасть черна,И что-то больней отторгаемой жизни, —Так больно, – обугленный взгляд, задымясь,Метнулся назад, как смотревший сквозь щёлку, —Стыдясь, извиняясь, прикрыть торопясьУлыбкой, уловкой, ледком и обмолвкой.1981«И вот раздвигают картонные створки…»
И вот раздвигают картонные створки,И слышен шумок предстоящей настройки,И скоро закружит смычков кутерьма,И залом зеркальным,Лепным и овальным,И шорохом бальным приходит зима.Пластроны и фраки,Галантные вракиИ гости-гуляки в каминной трубе…Дня на три теперь, повинуясь уставу,Отпустят и нас по сатурнову праву,Взяв слово чужой не мешать ворожбе.И шумно, темно, тесновато и дымно,И кто-то забытый глядит неотрывно,Но нас настигает сквозь воздух бедыСей взгляд – как сквозняк, задувающий свечи, —Из тех, что ведут Иоаннов в ПредтечиИ к старым халдеям летят со звезды.1981«Прости меня, мне трудно говорить…»
Прости меня, мне трудно говорить.И голос стынет в воздухе, и губыНе разлепить, не вымолвить: «Зима…»«Беда, беда!» – прокаркали над намиС железных крыш, из слуховых окошек:Не город здесь – обледенелый лес,И длинные сосновые стволыПромерзли и мертвы до сердцевины.И черная поблескивает хвоя,И скудный снег у комля отвердел.Беда, беда – рукой не заслониться,К ногам не пасть… Вот – царский поезд едет,И темный взгляд из первого возкаНа всех, не любопытствуя, опущен…Туда, туда – за красным сапожком,За снегом нескрипучим, за ступенькой,За нищими, за ближними, за клиром, —Скорей, скорей, – венчанье проглядишь!И жаром обдает нетерпеливым,А в грудь толкнут – и голосить не смей…Вот, вот – выходят! – Память, оглянись! —Там, наверху, уже бледнеет небоИ молоко – парное, как зима —Течет в подойник… Ты туда вернешьсяИ в глубине рассказа моегоМеня оставишь. Я же предпочтуТеперь не прерывать повествованья;Но ты сквозь шелуху претерпеваньяОтсюда мне яснее, чем была.И день родится, и земля светла.1981Мистерия
I