Стихотворения и поэмы

Теперь я снова должен вернуться назад и поведать читателям, что когда он приехал из Эссекса в Лондон, чтобы прочесть свою последнюю проповедь, его старинный друг и постоянный врач, доктор Фокс — человек, отмеченный величайшими достоинствами, — пришел, чтобы дать ему советы касательно его здоровья; и осмотрев его, а также задав несколько вопросов касательно его недуга, сказал, что «если он будет принимать сердечные средства и пить молоко на протяжении двадцати дней, то есть надежда, что здоровье к нему вернется»; но он решительно отказался пить молоко; тем не менее доктор Фокс, который любил его и был ему всецело предан, не оставлял своих настоятельных просьб до тех пор, пока он не согласился пить молоко на протяжении десяти дней, а когда они закончились, сказал доктору Фоксу, что «пил его скорее для спокойствия доктора Фокса, нежели для того, чтобы поправиться; и не согласится пить его еще десять дней, как бы его ни уверяли, что это продлит на двадцать лет его жизнь, ибо он не дорожит ею; и смерть, которая для других является царицей ужасов, не страшит его до такой степени, что он с нетерпением ожидает дня своей кончины».

Замечено, что жажда славы или похвалы заложена в самой природе человека, и даже люди наиболее строгой и аскетической жизни, пускай и обретшие такое смирение, которое позволило им истребить в себе все обольщения на свой счет и прочие сорняки, произрастающие в человеческой натуре, все же не сумели уничтожить эту жажду славы, но она, подобно теплу нашего тела, живет и умирает вместе с нами; многие думают, что так и должно быть, и мы не нуждаемся в примерах из священной истории, оправдывающих наше стремление к тому, чтобы память о нас пережила; о чем я упоминаю, поскольку доктор Донн легко поддался уговорам доктора Фокса, чтобы ему в это самое время сделали памятник; но какой именно, доктор Фокс не взял на себя смелость указывать, это осталось всецело на усмотрении доктора Донна.

Приняв решение о памятнике, доктор Донн послал за резчиком, чтобы тот сделал урну указанной высоты и диаметра и доставил вместе с ней доску длиной в рост заказчика. Когда это было готово, сразу же обратились к умелому художнику, чтобы он явился и был готов написать портрет, происходило же это следующим образом: в кабинет к доктору Донну сперва поставили несколько жаровен с углями, потом он принес туда саван, и когда все с себя снял, этот саван на него надели, перевязав на руках, на ногах и вокруг головы так, как это обычно делают, пеленая покойника перед положением во гроб или в могилу. В таком виде его поставили на урну, складки льняной ткани на голове у него были раздвинуты, меж ними виднелось мертвенно-бледное, бескровное, с закрытыми глазами лицо, намеренно обращенное на восток, ибо оттуда он ждал второго пришествия Иисуса Христа, его и нашего Спасителя. В этой позе художник изобразил его в полный рост, и когда картина была закончена, он повелел поставить ее у своей постели, где она была предметом его постоянного созерцания и простояла до самой его смерти, после чего была подарена его близкому другу и душеприказчику доктору Генри Кингу, в то время главному резиденту собора Святого Павла, который приказал изваять ее из цельного куска мрамора в том виде, в каком она сейчас и стоит в соборе; и по собственному желанию доктора Донна, его эпитафией стали следующие, написанные на памятнике слова:

JOHANNES DONNE,

SAC. THEOL. PROFESS.

POST VARIA STUDIA, QUIBUS AB ANNIS

TENERRIMIS FIDELITER, NEC INFELICITER

INCUBUIT;

INSTINCTU ET IMPULSU SP. SANCTI, MONTU

ET HORTATU

REGIS JACOBI, ORDINES SACROS AMPLEXUS,

ANNO SUI JESU, MDCXIV. ET SUÆ ÆTATIS XLII.

DECANATU HUJUS ECCLESIÆ INDUTUS,

XXVII. NOVEMBRIS, MDCXXI.

EXUTUS MORTE ULTIMO DIE MARTII, MDCXXXI.

HIC LICET IN OCCIDUO CINERE, ASPICIT EUM

CUJUS NOMEN EST ORIENS.[1835]

И теперь, пройдя вместе с ним по лабиринтам и сложностям его разнообразной жизни до самых врат смерти и могилы, я хочу дать ему отдых и поведать читателям, что я видел его изображенным в самой разной одежде, в разные годы жизни и в различных позах; и здесь упоминаю об этом, потому что видел картину, нарисованную искусной рукой, где ему восемнадцать лет, он при шпаге и одет как приличествовало людям его возраста с их пристрастием к безудержным забавам; его девизом тогда было:

Я изменюсь совсем, но до тогоКакие предстоят мне измененья!