Читаем Стихотворения, не вошедшие в сборники полностью

Я, как вошел,— чуть не ослеп совсем.

И вы здесь не один. Все это — души?


Не понимаю также я, зачем

Вы на волне все той же, мглисто-черной,

Не очень-то спокойны. Между тем


Качанье ваше мерное упорно,

И кажется порою мне оно

Как будто бы довольно тошнотворно».


«Я не умею, не смеюсь давно,—

Ответил тот, качаться продолжая. —

А то, пожалуй, было б мне смешно,


Что будто вы, и главного не зная,

Вопросы ставите как наугад.

Ведь вам известно же, предполагаю,


Что это место, по-земному,— ад.

По-здешнему — Безмерность. Океану

Подходит это больше во сто крат.


По крайней мере, точно, без обману:

Нет времени у нас, и меры нет.

Я тоже вас обманывать не стану,


Могу ли дать, да и какой ответ?

Нельзя же спрашивать, зачем в аду я,

Иль почему не выхожу на свет?


Другой бы вам ответил, негодуя,

Но я отвечу попросту: не то!

Я не взял это за насмешку злую,


Хоть не сидит в аду зачем — никто.

Вы лучше бы не так меня спросили:

Сидите, мол, в аду, во тьме,— за что?»


Дант отвечал: «Мои вопросы были,

Я вижу, неудачны. Предлагать

Не буду их. Но если вам усилий


Не много стоит просто рассказать,

Что можете, как сами захотите,

И что считаете, что можно знать


Мне и про вас,— за что вы здесь сидите,—

Да и про то, что здесь у нас вокруг,

Меня вы этим очень одолжите.


Когда во тьме я очутился вдруг —

Соображенье у меня застыло…

Но верьте мне, я говорю как друг…»


«Земное слово „друг“ мне слышать мило,—

Сказал подземник. — Я вам расскажу

Историю мою, и все как было.


Я часто сам ее себе твержу.

Вот, слушайте: за искаженье тела,

За лживую любовь я здесь сижу…»


Так начал он уныло и несмело:

Я сам готовил этот океан,

И тьму себе, и мглу — за то же дело.


Ах, да за мой умышленный обман,

За вечное себя им оправданье,

Я не таких еще достоин стран!


Меня спасти могло бы хоть незнанье,

Что делаю и почему, но я

Старательно гасил свое сознанье,


И в этой лживости душа моя,

Да в слабости, которой нет прощенья,—

Жила, от всех и от себя тая,


Что будет — неизбежно!— искупленье.

Ведь тело-то не мной сотворено

И было мне, как некое даренье,


На время только, по любви, дано.

Оно ж меня поработить сумело,

И так распоряжалось мной оно,


Что я хотел — чего оно хотело,

Но говорил — и было это ложь,—

Что я покорен своему уделу,


А от него — куда же, мол, уйдешь!

Как хочет плоть — так должен и любить я,—

Вот принцип мой. Не правда ли, хорош?


За эти-то дела — могу ль забыть я?—

Сижу теперь в холодной темноте,

За них, а также и за их прикрытье.


Не веря больше никакой мечте

И не жалея ни о чем нимало,

Ни о своей погибшей красоте…


Мне в океане всё яснее стало,

Мне надо было пережить удар,

И чтоб волна до тошноты качала,


За то, что посланный мне свыше дар

Я исказил… Да нет, гораздо хуже,—

Я просто сделал из него кошмар.


И вечно ложь я повторял всё ту же,

Слова святые ею оскорблял,

Узлы мои я стягивал все туже,


И видел это, знал и понимал,

Однако, видеть вовсе не желая,

Глаза на все упрямо закрывал,


И даже будто бы не понимая

Ниспосланных мне знаков, что даны

Не раз уж были мне, предупреждая.


А знаки эти — явны и грозны.

Вот, например: душа порой двоилась

И даже весь я сам. Со стороны


Смотрел тогда я на себя. И мнилось,

Что вот идет — не человек, а хмарь,

Смеясь, ко мне подходит. Сердце билось,


Шепчу: «Вы, милостивый государь,

Что от меня, скажите, вам угодно?»

А он… о подлая и злая тварь!—


Одет, как я, с иголочки и модно,

Хохочет: «Не валяй, мол, дурака!»

Со мной садится рядом пресвободно:


«Не узнаешь? Задачка-то легка!

Вглядись в меня. Придвинься же поближе.

Меня-то не обманешь, en tout cas.[35]


Ведь я не кто-нибудь иной, а ты же.

Ну да, ты сам. Все тот же кавалер,

И от меня не навостришь ты лыжи.


Давно ли мы, на общий наш манер,

Устроили — и оба нежно вместе —

В конце аллеи тайный sanctuaire,[36]


Чтоб нашей общей угодить невесте…

Или, вернее, жениху… Оно —

Такое дело, говоря без лести,


И для меня и для тебя равно

Приятным стало, даже натуральным.

Мы позабыли баб, и всех, давно.


Не притворяйтесь, милый мой, печальным,

А то испуганным, как будто вдруг

Ты сделался се qu'on appelle — нормальным,


Ведь я с тобой. И больше я, чем друг,

Я ты же сам, я лгать тебе не буду.

Не забывай — один у нас супруг,


И что ж такое, разве это к худу?

Я недурен и веселей тебя,

Но будь уверен, я с тобой — повсюду,


Захочешь — вмиг развеселю, любя…

Пристало ли тебе меня бояться?

Ведь не боишься ж самого себя?


А наши шалости, — не может статься,

Чтоб ты их так совсем и позабыл.

Я для тебя готов еще стараться…»


Тут океанца Дант остановил,

Сказав с гримасой: «Не спадайте с тона.

На вашем месте я бы опустил


Подробности иные без урона».

«Вот, быть непонятым — судьба моя!—

Ответил тот без гнева, полусонно.


Ведь это он же говорил — не я!

Вы думаете — рад я был встречаться

Вот с эдаким моим проклятым „я“?


Я от всего готов был отказаться,

Чтоб только с этим двойником моим

Я мог совсем и никогда не знаться.


Да хоть бы здесь мне не столкнуться с ним,

Здесь, в океане, в царстве темной мути!

Но мы о нем напрасно говорим.


Кто сам не испытал подобной жути,

Тот чужд окажется ей навсегда

И не поймет в моем признаньи сути».


В раздумьи Дант ему ответил: «Да,

Себя вдвойне не видел я ни разу,—

Надеюсь и не видеть никогда.


Поэтому не понял вас я сразу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Тень деревьев
Тень деревьев

Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) — выдающийся русский советский писатель, публицист и общественный деятель.Наряду с разносторонней писательской деятельностью И. Эренбург посвятил много сил и внимания стихотворному переводу.Эта книга — первое собрание лучших стихотворных переводов Эренбурга. И. Эренбург подолгу жил во Франции и в Испании, прекрасно знал язык, поэзию, культуру этих стран, был близок со многими выдающимися поэтами Франции, Испании, Латинской Америки.Более полувека назад была издана антология «Поэты Франции», где рядом с Верленом и Малларме были представлены юные и тогда безвестные парижские поэты, например Аполлинер. Переводы из этой книги впервые перепечатываются почти полностью. Полностью перепечатаны также стихотворения Франсиса Жамма, переведенные и изданные И. Эренбургом примерно в то же время. Наряду с хорошо известными французскими народными песнями в книгу включены никогда не переиздававшиеся образцы средневековой поэзии, рыцарской и любовной: легенда о рыцарях и о рубахе, прославленные сетования старинного испанского поэта Манрике и многое другое.В книгу включены также переводы из Франсуа Вийона, в наиболее полном их своде, переводы из лириков французского Возрождения, лирическая книга Пабло Неруды «Испания в сердце», стихи Гильена. В приложении к книге даны некоторые статьи и очерки И. Эренбурга, связанные с его переводческой деятельностью, а в примечаниях — варианты отдельных его переводов.

Андре Сальмон , Жан Мореас , Реми де Гурмон , Хуан Руис , Шарль Вильдрак

Поэзия
Мастера русского стихотворного перевода. Том 1
Мастера русского стихотворного перевода. Том 1

Настоящий сборник демонстрирует эволюцию русского стихотворного перевода на протяжении более чем двух столетий. Помимо шедевров русской переводной поэзии, сюда вошли также образцы переводного творчества, характерные для разных эпох, стилей и методов в истории русской литературы. В книгу включены переводы, принадлежащие наиболее значительным поэтам конца XVIII и всего XIX века. Большое место в сборнике занимают также поэты-переводчики новейшего времени. Примечания к обеим книгам помещены во второй книге. Благодаря указателю авторов читатель имеет возможность сопоставить различные варианты переводов одного и того же стихотворения.

Александр Васильевич Дружинин , Александр Востоков , Александр Сергеевич Пушкин , Александр Федорович Воейков , Александр Христофорович Востоков , Николай Иванович Греков

Поэзия / Стихи и поэзия