Стихотворения. Поэмы

Годы, прошедшие со времени написания поэмы, позволили с новой ясностью увидеть и это объективно-нравственное ее содержание, философско-исторический смысл, который всегда будет живым и современным. Этот всеобщий смысл для поэта неотделим от людей, его несущих. Правда и добро — это не только то, что говорится, но и кто говорит, и как говорит, как живет. «Кто ты есть?» Это — прежде всего жизнь и поступки реальной человеческой личности, ее свобода выбора, ее «экзистенция». Такая «политбеседа» была начата Теркиным и его другом и создателем-поэтом еще до войны, развернулась в «огневом вале» войны, продолжается и по сей час.

Это истинное и нравственное вместе с тем есть и художественное начало человека, его внутренняя свободная мера и норма, то, что делает Теркина таким «складным и ладным».

* * *

Герои Твардовского в подавляющем большинстве своем — люди рядовые, не «генералы» новой жизни, а ее солдаты. Эти рядовые люди — яркие, талантливые мастера жизни, способные к большей отдаче и самоотдаче. Происходит своеобразная демократизация героя. В рядовом труженике, в его повседневных и даже будничных делах раскрывается самый высокий душевный потенциал, возможность героического, идеального действия в любой работе, детали поведения. Недаром же Василий Теркин имеет столь много общего с героями стихотворений и поэм Твардовского тридцатых годов. И глубоко показателен естественный переход от самых «простейших» общечеловеческих свойств (любви к труду, семье, товарищу, родной природе, родной местности) к самому высокому всемирно-историческому подвигу, чудесам самоотверженности. Непринужденность, как бы самопроизвольность этого перехода отражает то новое, что вырастила в народных массах социалистическая революция и практика всенародного строительства нового общества.

В послевоенном творчестве Твардовского Теркина сменяют другие герои. Но он продолжается в них, раскрывается новыми сторонами — ив космонавтах, и в тех хлеборобах, что «все превзошли, но с поля не ушли», в самоотверженно работавшей тетке Дарье, и в тех, кто осваивает Сибирь, строит новые дороги и кузни, и в собеседниках в железнодорожном вагоне, и в других новых лицах. Но на первый план здесь выступают уже непосредственно само авторское «я» и читатели-собеседники, а также обобщенно-предметные, отчасти символические образы — например, Урал в «За далью — даль», ряд образов природы в лирических стихах шестидесятых годов или даже книг-идей («Есть книги волею приличий…»). Главное же, «множество людских путей» переходит внутрь, в глубь самого авторского «я» и его разговора с читателем и временем («всего героев — ты да я // Да мы с тобой»). Василий Теркин продолжает жить и действовать уже в других формах и еще более многолико:

Там, где жизнь,Ему привольно,Там, где радость,

Он и рад,Там, где боль,Ему и больно,Там, где битва,

Он — солдат.

Это продолжение боя «ради жизни на земле», только в гораздо более сложной форме, ибо враг, смерть, чужие, «немые», потомки Степки Грача не раз принимали обличив друга или защитника твоего дома и тебя самого. Теперь Теркин, пройдя много дорог, научился лучше их видеть, видеть Смерть во всех ее, даже подделанных под жизнь, формах. И, продолжая эту битву, должен «биться, беситься и лезть на рожон». И его ведет тот же коллективизм, тот же «завет начальных дней»: «а если — то и жизнь отдать». В самом последнем опубликованном стихотворении читаем:

Жить, как живешь, своей страдой бессонной,—Взялся за гуж — не говори: не дюж.

С тропы своей ни в чем не соступая,Не отступая — быть самим собой.Так со своей управиться судьбой,Чтоб в ней себя нашла судьба любаяИ чью-то душу отпустила боль.