Стихотворения Поэмы Проза

И уж я не знаю, что он ей ответил.

«Ба! — его Сильфида громко теребила, —

Вы мне написали ноты?! Ах, как это мило!

Очень благодарна! очень благодарна!»

И она при этом тонко и коварно

Улыбнулась; глазки стали веселее,

Или — кто поймет их? — стали просто злее.

Помолчав немного, бабочка вздохнула

И сказала: «Поздно я вчера заснула…

У моей кузины я была на бале…

То-то б вы влюбились, если б увидали!

Впрочем, извините! — я вас утомила

Болтовней. Прощайте!»

И она сложила

Крылышки (так точно бабушкины внучки,

Гостю приседая, складывают ручки),

И по-над дорожкой, тихо ковыляя,

Словно листик ветром сорванный, мелькая

Белизною крыльев, понеслась Сильфида…

Скоро мой кузнечик потерял из вида

Полевую фею, подскакнул, вцепился

В усики ржаного колоса — и злился,

Что проклятый ветер колос нагибает,

Нагибая колос, видеть вдаль мешает…

В этом положеньи шмель его увидел

И нескромным словом прыгуна обидел.

Бедненький кузнечик тут же спохватился,

Растопырил фалды и в траву свалился.

ПЕСНЬ 3

На глазах с повязкой, стало быть, слепая,

Едет где попало, день и ночь зевая,

Глупая Фортуна. Ею прихоть правит.

На одних наедет — колесом раздавит,

На других наткнется — вдруг начнет бросаться

Золотом, чтоб только поскорей умчаться,

Да забрызгать липкой грязью пешехода,

Да загнать в объятья красоты урода,

Или так, без пользы и не для примера,

Сдернуть мимоездом маску с лицемера.

Рыская по свету, этот идол света

Не имеет сердца. — Прихотница эта

Никого не любит; и когда бросает

Деньги, звезды, ленты — денег не считает;

Звезд сама не носит, лент не покупает;

И когда счастливо влюбит двух несчастных,

Их лица не видя, из речей их страстных

Верно заключает, что влюбиться значит:

И себя дурачить и других дурачить.

Так сама Фортуна, на глазах с повязкой,

Счастье в этом мире почитает сказкой.

Для такой богини целый мир — пустыня!

И не то, чтоб эта странная богиня

К нашему герою благосклонна стала:

Только улыбнулась и в него попала

Чем-то благовонным, проезжая мимо.

Здесь, поставив точку, мне необходимо

Вам сказать, что жертва тайного страданья,

Мой герой, кузнечик, получил посланье,

Спрыснутое амброй. Бабочка писала:

«Приходите, жду вас!» — Счастия немало

В себе заключало это выраженье —

«Приходите: жду вас!» Это приглашенье

Принял мой кузнечик с той надеждой темной,

При которой искра кажется огромной

Огненной звездою. Друг его, гуляка,

Принимал все к сердцу — много врал. Однако,

Если только слушать мы его захочем,

Говорил такие речи между прочим:

«Ты, брат, рассуждаешь глупо и постыдно!

Буду правду резать: где же это видно,

Чтоб сверчок…» —

«Кузнечик», — перебил кузнечик.

«Чтоб сверчок…» —

«Кузнечик», — перебил кузнечик.

«Ну хоть и кузнечик! — ну, положим даже,

Ты сверчка немного чище и поглаже

И немножко больше чувствуешь свободы —

Все ж ты, братец, с нею не одной породы.

Знаю я всех этих бабочек, бабошек!

Жить они не могут без цветных ветошек;

За женой бабошкой где ж тебе упрыгать?

Где ж тебе повсюду вслед за нею шмыгать?

В свете, где нередко всех умней — невежда,

На талант — плохая, братец мой, надежда». —

«Слава — вот надежда». —

«Экой, брат, ты, право!

Рассуди же здраво и пойми, что слава

У людей бывает; а у насекомых

Что такое слава? — болтовня знакомых.

Мы не лавры носим — носим побрякушки,

То есть наша слава просто — финтифлюшки,

Как сказал когда-то автор водевильный

Публике, пуская пузыречек мыльный».

Тут гуляка, видно, утомившись спором,

Оглядел артиста мутно-строгим взором;

Выпил рюмку водки, пискнул, углубился

В созерцанье почвы и — угомонился.

Ну, и слава Богу! Не до возражений

Было музыканту. Как упрямый гений,

Он с хлыстом, наместо беспокойной скрипки,

По меже зеленой поскакал под Липки.

Липки — это было нечто вроде парка:

В середине — прудик, а при въезде — арка

Из ветвей — такая, что была, бесспорно,

Чудом совершенства; так была просторна,

Что, вообразите, насекомых двести

В ряд могло бы въехать. Вы меня повесьте,

Если вру! Строитель, я и не скрываю,

Был — сама природа; только я не знаю,

Кто ей за работу заплатил; а впрочем,

Здесь мы о природе вовсе не хлопочем…

Так, чтоб журналисты нас не заклевали,

Признаюсь, что в доме бабочек едва ли

Описать возможно лестницу под желтым

Ковриком из моху, кое-где протертым;

Пасмурные сени, где с утра лакеи

Без сапог быть могут, но не без ливреи;

Залу, где гнилушки, точно сталактиты,

Облепив карнизы, зеленью повиты.

Мой один знакомый, архитектор русский,

Видел в этой зале черепок этрусский;

И я живо помню, хвастал, не краснея,

Как ему в той зале вдруг пришла идея

Украшать со вкусом барские покои,

Покрывая белой плесенью обои,

Впрочем, дом Сильфиды, если только строго

Придираться к стилю, смахивал немного

На дупло.

Кузнечик так был очарован,

Или так был сердцем наэлектризован,

Что дрожал и таял — молча ждал Сильфиды,

Подходил к окошку и глядел на виды.

А Сильфида с кем-то по саду порхала,

С милыми гостями весело болтала.

Гости эти были черви разных кличек

И в траве лежали в виде заковычек.

Чернокожий клопик, верно, сын швейцарский,

Или внучек няни, крестничек боярский,

Доложил Сильфиде, что какой-то длинный

Господин изволит ждать ее в гостиной.

Приглашен герой мой; ему отвечали

На поклон улыбкой и пробормотали: