Стихотворения. Рассказы. Гора

И не удивительно, что наряду с возрожденчески радостным принятием жизни у Тагора сначала глухо и отдаленно, а затем все резче и настойчивее звучит иная тема – тема гражданского протеста и страдания, а порою слышны и ноты пессимизма. Вдохновенный певец красоты мира и счастья жить на свете – Тагор мог также сказать о себе, что в его песне «радость и горе живут переменно». В ходе идейной эволюции Тагора обе эти основные темы его творчества получали свое развитие, а радикализация гражданской позиции поэта сопровождалась усугублением реалистического начала в его творчестве.

Одна из наиболее характерных черт Тагора-поэта заключается в том, что поток его мыслей и чувств как бы следует в русле традиционных представлений о мире, исстари сложившихся в Индии, особенно в результате религиозно-реформаторских движений средневековья. Однако на самом деле Тагор вливает новое вино в старые мехи, и если это сказывается на вкусе вина, то и само оно с течением времени крепчает. Переход от юношеского романтизма, в котором влияние философской и поэтической традиции проявлялось весьма непосредственно, к творческой самостоятельности и человеческой зрелости может показать сопоставление двух его известных стихотворений, одно из которых – «Йог» – было написано, когда поэту было около двадцати лет, а другое – «Урваши» – примерно десять лет спустя. Следуя традиции, юный Тагор создает в стихотворении «Йог» иконографически стилизованный и в то же время романтически приподнятый образ духовного подвижника, величаво и одиноко стоящего над миром. Иное восприятие отражает образ богини Урваши, юной женщины, исполненной жизни и красоты, олицетворяющей «молодость мира». Тагор не побоится сказать:

Мысли отшельников – коврики для твоих лучезарных ног.

Перед твоими очами все три мира томимы тоской сладчайших тревог.

Поэт выходил «в мир» из «храма» юношеского романтизма, где традиция, ставившая дух над миром и требовавшая отрешенности, воспринималась как нечто непреложное. Теперь -

Настежь храм растворен! Звон наполнил мой храм -

Он открыт всем лучам, он открыт всем ветрам,

Грому, зовам дорог,-

И дремавший в нем бог

Влился в мощный поток, во вселенский поток!

Грудь открыл я мирам,

Мир – мой храм.

(«Храм»)

И в период творческой зрелости поэта, особенно в известном сборнике стихов «Гитанджали», написанных Тагором в пору его общественного одиночества, создаваемые им поэтические картины природы и сокровенных человеческих чувствований подчас словно окутаны дымкой религиозно-мистического настроения. Мир в них реален, но он существует не сам собою, а как бесконечно разнообразное проявление особого всепроникающего духовного начала. Это – отражение традиционных представлений, но они уже преобразованы поэтом и приняли у него своеобразный деистический характер. Духовное начало предстает у Тагора не как отдельно существующий верховный правитель и распорядитель мира, бог в собственном смысле. Это начало – сама жизнь, которой поэт придает сокровенно божественное значение. Понятия божества и жизни у пего сливаются, переходят одно в другое, образуя то, что он называл «джибондебота», или «божество-жизнь». Это давало повод многим истолкователям творчества Тагора, особенно на Западе, усматривать в нем носителя мистического «света с Востока».

Между тем на доле в этой деистической оболочке – а она в дальнейшем все более истончалась – представало реалистическое и по существу диалектическое понимание Тагором бытия, жизни как единого в своем многообразии, бесконечно развивающегося процесса. С течением времени в раздумьях поэта-мыслителя и в его эмоциональном восприятии мир и жизнь представали все более явственно, освобождаясь от всякого налета потусторонности,- обволакивавшая их дымка мистического настроения ослабевала, убывала и исчезала. Это отчетливо проявилось в стихах из знаменитого сборника «Журавли» (1916). Рассказывая о своих мыслях и ощущениях, которые были исходными для философской лирики «Журавлей», Тагор писал: «Я был в Аллахабаде… жил там очень спокойно, а вечера проводил, сидя на террасе. Однажды я вдруг ощутил какое-то непрестанное биение во всем, что меня окружало. Это было поздним вечером, и меня неожиданно охватило чувство, что все кругом течет, куда-то стремится – невидимый поток творения, в котором звезды казались хлопьями попы. Я ощутил течение темного вечера, озаренного сиянием звезд, и этот поток вечности глубоко захватил меня. Я почувствовал себя в самой его стремнине. Так я начал писать. А когда я начал, то одна вещь влекла за собой другую. Это было начало «Журавлей» – течение невидимого и неощутимого потока». Поэт словно проникает своим обостренным чувством, глубоким мысленным взором сквозь кажущуюся неподвижность мира и ощущает его вечное движение. И в этом непосредственном ощущении текущей жизни едва ли оставалось место для чего-либо иного, кроме ее самой. Он воспевает жизнь прежде всего как великое благо человека. Это и есть подлинный, а не потусторонний рай.

Ты знаешь, брат, где рай?…

…

Рай воплощен в моем горячем теле,

В моей печали, в нежности, в веселье