Эреньен.
Эти похороны унесли какую-то частичку моего существа – может быть, мое детство, целую эпоху моей жизни,- они отвлекли меня от моего лихорадочного бытия, отданного всем, предназначенного для всех и посеявшего семена свои там, вдали от тебя, по всей Оппидомани. И мне казалось, что я в деревне, на горестной земле этих бредящих равнин, блуждаю вечером в зарослях вереска или скачу верхом на обезумевшем жеребенке среди отцовских полей. Я вспоминал пастухов, слуг, работниц. Я вспоминал дороги в школу и в церковь и даже размеренный звон церковного колокола. Я был так печален и счастлив. Я сгорал от желанья увидеть вас – тебя и ребенка.Клер.
Когда ты раздражен, твои слова обгоняют мысль.Эреньен.
О, я не из тех, кто любит смиренно! Но ты – ты любишь меня, несмотря ни на что, хотя ты знаешь мою ужасную жизнь, ту подлинную жизнь, которая дает смысл моему существованию на земле.Клер
Эреньен
Клер.
Если бы ты был другим, я меньше любила бы тебя.Эреньен.
И, кроме того, ты прекрасно знаешь, что я все преувеличиваю. В сущности, когда я говорю, что ты занимаешь такое малое место в моей жизни, я и сам заблуждаюсь, и тебя обманываю.Клер.
Будь, чем хочешь – мучителем, деспотом,- что за беда! Вся моя любовь принадлежит тебе и нашему ребенку.Эреньен
Сын Эреньена вбегает и хочет поцеловать отца, но тот его не замечает, как бы забыв о нем. Шум движущейся под окнами толпы все нарастает. Эреньен бросается к окну. Слышны крики: «Горит биржа!», «Горит арсенал!», «Горит порт!» Зарево пожара освещает комнату.