Стиляги. Как это было

У меня с узкими брюками была целая легендарная история. Я учился в СХШ – средней художественной школе – и уже с последнего класса делал иллюстрации в журнале “Нева”, книжки в “Лениздате”. И покупал одежду на заработанные деньги. А потом я стал работать в коллективе “Боевой карандаш”, где делали карикатуры “Они мешают нам жить”, в том числе против стиляг. У меня был костюм, который купили еще на барахолке – у Балтийского вокзала продавали что-то и стиляги, и торговые моряки. И я купил там австрийский костюм. Двадцать четыре сантиметра ширина брюк. И я шел в кино со своим приятелем, он учился в академии на архитектурном факультете. И около Аничкова моста нас кто-то схватил так грубо за локти. Я решил, что это какие-то хулиганы. И тогда говорю: “В чем дело?” Вижу – на руках у них красные повязки с надписью “комсомольский патруль”. И такие с прилипшими папиросками на нижней губе, довольно такие хулиганистые ребята, в тельняшках. Шпана шпаной. “Вы откуда такие приехали?” “Как откуда? – говорю. – Мы здесь родились”. И они: “Что это у вас за такие брюки – от долгов бегать?” Тогда так говорили – мол, удобно от долгов бегать в узких. А все ходили в широченных-широченных – это тоже была своя мода, надо было, чтобы брючина закрывала ботинок и не было видно ботинка. Их в свое время “клешами” называли и тоже запрещали, но не так сильно боролись, как с узкими брюками.

Отвели нас в штаб комсомольского патруля – пропали билеты в кино. Посадили нас на скамейку – там действительно были и хулиганы, и пьяные, и девицы всякие. И мы сидим. Неприятно было. Во-первых, по-хамски нас схватили, во-вторых, собирались в кино и билеты пропали. А в-третьих, я очень боялся, что сообщат в институт – мы на втором курсе были. Нам говорят: сейчас придут вас фотографировать и потом в газете поместят.

И вот приходит журналист из “Смены” и говорит: “В чем дело?” Дружинники отвечают, что вот этот пьяный валялся, этого задержали за то, что он там пи́сал где-то, эта вот приставала к мужчинам. “А этих за что?” – “За вызывающий внешний вид”. Он удивился: “А в чем у них вызывающий внешний вид?” – “А вот посмотрите, какие у них брюки!” – “Какие брюки?” – “Ну вот посмотрите, какая ширина”. И к нашему счастью, журналист тоже по-модному одевался. И он говорит: “И у меня точно такие же брюки. Отпустите их – вы неправильно их задержали”.

И нас отпустили. Мы так были рады, что такой попался прогрессивный журналист – мог бы и другой попасться.

Анатолий Кальварский:

Брюки мне не разрезáли. Но убегать от комсомольских патрулей приходилось. Наш джазовый оркестр имел своих охранников. Обычно это были ребята очень спортивные, они нас предупреждали о том, что идет комсомольский патруль, и мы сбегали из тех мест, где играли. Но несколько раз нас залавливали. Однажды нас заловили в Доме культуры промкооперации на Каменноостровском проспекте. Комсомольский патруль стал спрашивать фамилии. Валя Милевский сказал “Циммерман” – ему вспомнилась дощечка на фортепиано, и он сказал “Циммерман”. Я сказал “Эллингтон” – мы начали кривляться. А парень записывает. А мой приятель, Толя, саксофонист, который тоже как-то себя назвал, сказал трубачу, который пришел к нам играть первый раз и был из воспитанников военного музыкального училища: “Чувак, ну ладно, нас-то из институтов повыгоняют, а тебя-то за джазуху под трибунал”. Тот испугался: “Что делать?” – “А ты то место, где у тебя на партитуре написано „буги-вуги“, оторви и съешь”. Тот оторвал кусок нотной бумаги и начал жрать. Тогда эти комсомольцы начали смеяться. “Ну вас, ребята, к е… матери, идите куда хотите”.

Виктор Лебедев:

Меня дважды за внешний вид выбросили с вечеринок в холодильном институте и в Технологическом, потому что я не был одет как советский студент. У меня был кок такой большой, до колен пальто и узкие брюки – в общем, весь набор. Конечно, я выглядел очень смешно, родители ужасались, но нам тогда казалось, что эстетически мы соответствуем этому направлению.

Валерий Попов:

Советская власть пошла сразу грудью на это дело. Но страха расстрела уже не было. Ощущение приятной дерзости, приятного риска – оно, конечно, нами двигало. Борьба закончилась поражением советской власти – в очередной раз. Правда, она потом взяла реванш.

В России все вроде бы строго, и в то же время Бог спасает. Такой был Илья Банник – главный стиляга, и в то же время его очень любили учителя. Он веселый такой, обаятельный, хорошо учился, шикарно в баскетбол играл. И его только журили – ну что ты, убери свой чуб, немножко пригладь. Как-то все смягчается добродушием русским.

Борис Алексеев: