Стивен Джобс: Нарцисс из Кремниевой долины

Я бродил по берегу грязной консервной свалки,и уселся в огромной тени паровоза «Сазерн Пасифик»,и глядел на закат над коробками вверх по горам,и плакал.Джек Керуак сидел рядом со мной на ржавойизогнутой балке,друг, и мы, серые и печальные, мы одинаковоразмышляли о собственных душах в окружении узловатыхжелезных корней машин.Покрытая нефтью река отражала багровое небо,солнце садилось на последние пики над Фриско,в этих водах ни рыбы, в горах — ни отшельника,только мы, красноглазые и сутулые,словно старые нищие у реки,сидели усталые со своими мыслями.«Посмотри на Подсолнух», — сказал мне Джек.На фоне заката стояла бесцветная мёртвая тень,большая, как человек, возвышаясь из кучистаринных опилок.

Я приподнялся, зачарованный,это был мой первый Подсолнух,память о Блейке — мои прозрения —Гарлем и Пекла восточных рек,и по мосту — лязг сэндвичей Джоза Гризи,трупики детских колясок, чёрные стёртые шины,забытые, без рисунка, стихи на речном берегу,горшки и кондомы, ножи — все стальные,но не нержавеющие,и — серый Подсолнух на фоне заката,потрескавшийся,унылый и пыльный,и в глазах его копоть и смог,и дым допотопных локомотивов;венчик с поблекшими лепестками,погнутыми и щербатыми, как изуродованнаякорона,большое лицо, кое-где повыпали семечки,скоро он станет беззубым ртом горячего неба,и солнца лучи погаснут в его волосах, как

засохшая паутина...Не святая побитая вещь, мой Подсолнух, моя душа, —как тогда я любил тебя!Эта грязь была не людской грязью,но грязью смерти и человеческих паровозов,вся пелена пыли на грязной коже железной дороги,этот смог на щеке, это веко чёрной нужды,эта покрытая сажей рука или фаллос,или протуберанец искусственной, хуже, чем грязь —промышленной современной всей этой цивилизации,запятнавшей твою сумасшедшую золотую корону —и эти туманные мысли о смерти, и пыльныебезлюбые глаза,и концы, и увядшие корни внизу, в домашнейкуче песка и опилок,резиновые доллары, шкура машины,потроха чахоточного автомобиля,пустые консервные банки со ржавыми языками набок...Что ещё мне сказать? — импотенте кий остаток сигары,

влагалища тачек, молочные груди автомобиля,потёртая задница кресла и сфинктер динамо —всё это спрелось и мумифицировалось вкругтвоих корней,и ты стоишь предо мною в закате,и сколько величья в твоих очертаньях!О совершенная красота Подсолнуха!Совершенное счастье бытия Подсолнуха!Ласковый глаз природы,нацеленный на хиповатое рёбрышко месяца,проснулся, живой, возбуждённо впиваяв закатной тени золотой ветерок ежемесячноговосхода!Сколько мух жужжало вокруг тебя, не замечаятвоей грязи,когда ты проклинал небеса железной дорогии свою цветочную душу?Бедный мёртвый цветок!Когда позабыл ты, что ты цветок?Когда ты, взглянув на себя, решил,

что ты бессильный и грязный старый локомотив,призрак локомотива, тень некогда всемогущегодикого американского паровоза?Ты никогда не был паровозом, Подсолнух, —ты был Подсолнухом!А ты, Паровоз, ты и есть паровоз, не забудь же!И, взяв скелет Подсолнуха, я водрузил его рядом с собою,как скипетр, и проповедь произнёс для своей души,и для Джека, и для всех, кто желал бы слушать.Мы не грязная наша кожа,мы не страшные, пыльные, безобразные паровозы,все мы душою прекрасные золотые подсолнухи,мы одарены семенами,и наши голые волосатые золотые тела при закатепревращаютсяв сумасшедшие тени подсолнухов,за которыми пристально и вдохновенно наблюдаютнаши глазав тени безумного кладбища паровозов над грязнойрекой при свете заката надФриско[4].