Стивен Хокинг. О дружбе и физике

В ту пору Стивен еще не пользовался тем уважением, которого он заслуживал. Им пренебрегали, и его недооценивали. В Кембридже у него не было даже своего собственного кабинета – ему приходилось делить комнату еще с одним сотрудником факультета. Конечно, он тогда еще не был суперзвездой – открытие излучения Хокинга еще не состоялось, но к тому времени он уже написал несколько больших работ. Несмотря на это, однажды на званом обеде в Кембридже один старший научный сотрудник заявил, что Стивену сделали одолжение, выделив ему вообще место для работы. «До тех пор пока Стивен Хокинг справляется со своими обязанностями, он может оставаться в университете, – сказал этот человек. – Но как только он перестанет это делать, ему придется уйти».

Однажды в Пасадене Стивен – к тому времени он еще не приобрел широкую популярность – ехал по тротуару на своем кресле. Прохожий остановил его, чтобы вручить милостыню. Стивен вызвал сострадание у прохожего, который решил при его виде, что Стивен нуждается в помощи. Прохожий обращался к Стивену так, что было ясно: он считает, что перед ним умственно отсталый человек. И так было не один раз. До того как Стивен стал знаменитостью, встречные люди часто судили о нем по внешнему виду и считали неполноценным. Их реакция была чисто интуитивной, не основанной на фактах или нюансах. Физическая немощь для них означала умственную слабость. Это не оскорбляло Стивена и не сердило. Обычно он переводил все в шутку.

⁂

В августе 1974 года, через несколько месяцев после конференции в лаборатории Резерфорда, Стивен приехал в Пасадену, чтобы провести год в Калифорнийском технологическом институте на грант Шермана Фэрчайлда для выдающихся ученых. С этой поездки у Стивена вошло в привычку каждый год посещать Калтех. Он регулярно бывал там, часто по месяцу и больше. Поездки эти были организованы другом Стивена, Кипом Торном.

Кипу было примерно столько же лет, сколько и Стивену. Кип был знатоком классической общей теории относительности – оригинальной теории Эйнштейна, без квантовомеханических «выкрутасов». На другом краю спектра калтеховских теоретиков были два нобелевских лауреата, которые специализировались по квантовой теории и по большей части игнорировали общую теорию относительности. Это были два самых влиятельных физика-теоретика своего времени, Марри Гелл-Ман и Ричард Фейнман.

Я появился в Калтехе через десять лет после того, как Стивен приезжал туда на работу в рамках программы Фэрчайлда. Мне выделили комнату рядом с кабинетом Марри. Немного дальше по коридору располагался кабинет Фейнмана. Гелл-Ман был для меня просто Марри – как, впрочем, и для большинства остальных. Широкую известность ему принесло изобретение математической схемы, которая позволяла провести классификацию и понять свойства элементарных частиц. По своему значению этот прорыв в науке можно было сравнить с достижением Дмитрия [Ивановича] Менделеева, который составил периодическую систему химических элементов.

Фейнмана в узком кругу называли Дик. Его наиболее важный вклад в науку заключался в том, что он предложил новый способ осмысления квантовомеханических принципов и новый метод вычислений в квантовой теории поля – так называемые диаграммы Фейнмана. Как и Стивен, он разработал свой собственный метод визуализации физических объектов и математических операций с ними; но, в отличие от Стивена, диаграммы Фейнмана нашли широкое применение в квантовой физике. Будучи опубликовано, изобретение Фейнмана стало стандартным приемом в теории элементарных частиц.

Марри и Фейнман были друзьями и соперниками одновременно. Одна черта характера их объединяла: они были бесцеремонны с теми докладчиками, чьи теории им не нравились. Оба они присутствовали в зале, когда осенью 1974 года в Калтехе проходил еженедельный коллоквиум по физике – тот самый, на котором Стивен выступал со своим вторым важным докладом об излучении черных дыр. Стивена в Пасадене сопровождал его аспирант, Бернард Карр, который, как и в прошлый раз в феврале, показывал слайды во время доклада.

К тому времени все уже были наслышаны о теории Стивена, и к его выступлению отнеслись вежливо. Марри почти не подавал реплики во время доклада, но он и не читал демонстративно газету – такие демарши он иногда предпринимал, когда давал понять, что ему неинтересно. Когда Фейнману не нравилось выступление, он вставал и выходил из зала; но в этот раз он присутствовал до конца, задавал вопросы, выражал свою точку зрения. Он даже пару раз небрежно записал что-то на обратной стороне конверта.