Сто дней Наполеона

7 апреля сообщение принца-регента обсуждалось в палате общин. Сухопутные и морские вооруженные силы Его Величества должны были быть увеличены, и регент считал своим долгом немедленно вступить в переговоры с союзниками Его Величества в целях объединения усилий для защиты Европы. Сэр Фрэнсис Бёрдетт (член парламента от радикальной партии, который в 1810 году сделал себе имя, возглавив агитацию против спикера и палаты общин, а также долгое время бывший противником войны с Францией) заявил, что, по его убеждению, Бонапарт был избран народом Франции и что любая попытка реставрации Бурбонов будет несправедливой и безнадежной. Он опасался войны, которой не будет конца. Мистер Сэмюэл Уитбред обвинил герцога Веллингтона в подписании Талейрановой декларации от 13 марта[63]

и обратился к принцу-регенту, умоляя его «милостиво изволить приложить самые ревностные усилия, дабы сохранить мир в этой стране», пока его еще можно было поддерживать. Однако это предложение было отклонено, и из ответа лорда Каслри на выступления обеих сторон палаты стало ясно, что английский кабинет настроен на войну. Поскольку Наполеон не заслуживает доверия, сказал он, и действует только в своих личных интересах, вопрос должен быть решен с позиции силы, а не доверия его слову. Война неумолимо приближалась, и солдат уже посылали через пролив в Бельгию.

На следующий день после дебатов в парламенте взвод конной артиллерии, расквартированный в Кольчестере, получил приказ выступить по направлению к Харвику и оттуда отправиться на корабле в Остенде. «Приказ, — сообщает генерал Мерсер, в то время капитан этого взвода, которому тогда было тридцать два года, — был получен с искренней радостью офицерами и солдатами, готовыми ввергнуть себя в опасность и кровопролитие в надежде добыть славу и почет». Начиналась война, французские солдаты жаждали отомстить за свое недавнее поражение, а английские солдаты стремились преподать Бони, Корсиканскому дьяволу, урок, который он не забудет.

Три недели пролетело с тех пор, как Наполеон занял Париж, и вот-вот должен был показаться острый поворот в его судьбе. До сих пор его спасало всеобщее воодушевление его успехами, но сейчас он начинал чувствовать, что неприятности дома и за границей растут, как снежный ком. Он чувствовал, что ему мешают те, кто помог ему прийти к власти, — все они были не менее честолюбивы и не более склонны раболепствовать, чем он сам. Ранее они склонялись перед его волей ради удачи, которая ему сопутствовала, сейчас он был до некоторой степени отдан им на милость, и они зорко следили, как бы он снова не обошел их. Они выказывали больше интереса к завоеванию свободы действий для себя, чем безопасности для страны, которую они подвергли опасности, позволив ему вернуться.

Наполеон понял, что, лишь развязав войну, он сможет удержаться на троне. 9 и 10 апреля были изданы декреты о призыве на военную службу солдат запаса и Национальной гвардии. (Все мужчины в возрасте от двадцати до шестидесяти лет были обязаны служить в Национальной гвардии. Они не проходили ту же подготовку, что и наступательные войска, но могли быть использованы для защиты крепостей и пограничных постов. В то время в списках гвардии значилось около 200 000 солдат, и Карно, министр внутренних дел, уверял, что их количество в случае необходимости может быть доведено до 2 500 000.) Хотя объявить всеобщую мобилизацию на тот момент было нельзя, в ожидании своего часа он был вынужден призвать новобранцев 1815 года, поскольку страна была крайне обеспокоена угрозой внешнего вторжения. И такой момент не заставил себя долго ждать. Ни один из монархов, которым он послал столь любезные письма, не соизволил их получить. Его враги окружили его границы невидимым барьером и не поддерживали с ним никаких отношений. Люсьен Бонапарт не смог доставить его письма императору Францу и другим важным лицам, а де Монрон вернулся в Париж с вестью о провале своей миссии.

Де Монрон привез письма верного Меневаля. В длинном послании к министру Коленкуру Меневаль описывал признаки военных приготовлений в Вене и враждебный настрой русского царя, который, как там было сказано, «поклялся на Библии, что не сложит оружия, пока император Наполеон будет хозяином Франции».

Шансы Наполеона на налаживание отношений с Австрией зависели от преданности Марии Луизы, и Меневаль, считая важным полностью информировать Коленкура, объяснял, каким образом императрицу заставили полностью изменить свои чувства. Однако он не упоминал о ее привязанности к графу Нейппергу. «Прошу Вас, — писал он, — использовать эту информацию так, как подскажет вам осторожность. Я опасаюсь эффекта, который она может произвести на императора». Однако Коленкуру не представился шанс пощадить чувства своего патрона, поскольку Наполеон, с беспокойством ожидавший прибытия этих важных писем из Вены, настоял на прочтении оригинала. Меневаль писал: