Сто дней

И действительно, никто из сотрудников дирекции не понимал местного диалекта. Не понимали его даже дипломаты. Лишь члены монашеского ордена, жившие в стране десятилетиями, владели им более или менее прилично. И если язык постепенно и привыкал к произнесению бесконечных рядов согласных, то голосовым связкам никогда не удавалось найти правильную высоту звука, которой различали два одинаково пишущихся слова — таких, например, как «отвращение» и «шляпа». Агате хотелось носить другую фамилию — простую, ясную, вроде Бланк или Дюпюи, и она, выходя замуж, конечно же не упустит возможности поменять свою фамилию на европейскую. Не будь у нее такого отца! Родитель хочет выдать ее замуж за одного из несносных кузенов, любезно оставляя за ней выбор между невеждой, который никогда не выбирался из этого мирка дальше Кигали, и малым, который хоть и читает книги, но лицом похож на жабу. Главное, жених должен быть очень близким по крови. Отец настоял на том, чтобы летние каникулы она провела в Кигали, а теперь и вовсе не отпускает в Брюссель. Продолжать учебу, мол, надо здесь. Она ездила в Бутаре, решила взглянуть на университет, ночевала в «Ибисе». Я не стал рассказывать о Голдмане, не сказал, что видел в отеле ее зонтик, умолчал даже о том, что мы были в этом городе. О Бутаре вообще не может быть и речи, сказала Агата, она же знает, что произойдет, стоит ей сказать «да». Поэтому нужно как можно скорее исчезнуть из Кигали — она сказала Кига-ри, с нёбным «р» — единственным звуком, указавшим на ее родное наречие. В нем нет различия между «л» и «р». Она старалась говорить на чистом, свободном от любых акцентов французском. Четкой артикуляции не поддавались только плавные звуки; они выдавали ее происхождение.

На большом кругу возница пытался погрузить тюки опять на телегу. Они были очень тяжелы, он же — худ как щепка, но никто из устроивших какофонию водителей не проявлял готовности выйти из машины и подсобить бедняге.

Разве отец не желает ей счастья? — спросил я Агату по глупости. Конечно, никакой он не изверг, ответила она, но карьерой он обязан своим близким, а те родом из той же префектуры, что и президент Хаб. Обладай он теми же способностями, но будь выходцем с юга, он бы ставил в глухом городишке печати на бланки. Агата, его единственная дочь, могла бы укрепить семейные связи, что в те дни было особенно важно: отцу предстояло вскоре возглавить канцелярию Министерства информации. Министр всегда противился этому повышению в должности, отдавая предпочтение человеку, который был с ним в свойстве. Однако на днях он сам лишился своего поста, выступив во время визита Папы на Региональном стадионе с речью, которая стала сенсацией и комментировалась влиятельными газетами разных стран.

Ваше святейшество, начал министр, вы говорили о СПИДе и о том, что любовь воплощается в браке. Но что мне сказать супружеской паре, которая обитает где-нибудь там, на холмах, и у которой дети рождаются один за другим и каждый ребенок выглядит, как призрак: у него впалые глаза, он болен с первого часа своего земного бытия и обречен на голодную смерть? Что мне сказать им, ваше святейшество, если они спросят меня, что им делать с любовью? А что мне сказать молодому человеку, обреченному на вечную праздность и безработицу и не имеющему понятия, как ему контролировать свои желания и инстинкты, — при том что каноны церкви и законы общества требуют от него целомудрия, блюсти каковое он просто не в состоянии? И последний мой вопрос, ваше святейшество: что мне ответить четырем тысячам детей в Кигали, которых СПИД сделал сиротами, когда они захотят узнать, отчего умерли их родители? Как мне утешить их, мне, желающему все же попасть в рай и исповедующему для этого католическую мораль, в то время как она, по моим наблюдениям, лишь укрепляет господство белых?

Так говорил этот человек, и над стадионом стояла мертвая тишина, пока Папа еще раз не объяснил свою позицию. Никакого секса до вступления в брак. Никакого предупреждения беременности.

Министр был, наверное, отважным человеком. К открытым выступлениям по этому вопросу здесь не привыкли. А потому единственное, чего он добился своей речью, было его собственное увольнение. Власть церкви была велика, и правительство не предпринимало никаких действий лишь до тех пор, пока абацунгу не забыли о неожиданном и смелом выступлении. Как только оно изгладилось из памяти, министра отправили в отставку. Его кресло занял профессор истории из Бутаре, человек лояльный, а главное, состоявший в свойстве с матерью Агаты. Его брат был женат на ее сестре, отвратительные кузены были его племянниками, и согласие Агаты выйти замуж за одного из них было бы ответным подарком за повышение ее отца в должности.