Сто лет пути

Что это такое, помилуйте, всем сегодня с утра нужен князь, да Варвара Дмитриевна и понятия не имела, можно или нельзя! Князь перед заседаниями бывал особенно озабочен, многочисленные важные и мелкие дела требовали его внимания, да и Муромцев, председатель, ни минуты не мог без него обойтись.

— Зайдемте и узнаем, — предложила Варвара Дмитриевна довольно холодно.

— Нет, нет, мне никак нельзя!.. Вы не могли бы… вызвать его сюда?

Генри Кембелл-Баннерман при этих словах Бориса нашел нужным негромко зарычать, и госпожа Звонкова вдруг натуральным образом перепугалась.

Разумеется, в Таврическом дворце не было и не могло быть никакого отпетого народа. И полуциркульный зал заседаний, и кулуары, и сад наводнены приставами. Дюжие молодцы с серебряной цепью на шее жестко блюли порядок, особенно в дни, когда в правительственной ложе появлялись министры. Террористы вряд ли могли проникнуть в Думу, но по всей России они продолжают убивать. То и дело приходили известия из Твери, Самары и других городов — там убит губернатор, а здесь прокурор, а то и телеграфист, почтмейстер. Эсеры и эсдеки — социал-демократы, к которым как раз и принадлежал Алябьев, — продолжают убивать жестоко и безрассудно, и прогрессивная русская общественность решительно не знает, как следует относиться к этому явлению. И Варвара Дмитриевна не знала!.. Вроде бы убийства и жестокости творились на благо революции и дела освобождения, но… все же страшно очень! Князь Шаховской утверждает, что террор нужно непременно осудить публично, с думской трибуны, ибо парламент не сможет работать, пока не наступит в стране успокоение, но осудить — значило косвенно поддержать правительство, а следовательно, ненавистное самодержавие!..

… А вдруг этот человек с его шапкой… из этих? Вдруг он задумал страшное, сейчас прогремит взрыв, — Варвара Дмитриевна знала, что при последнем акте было убито двадцать семь и ранено больше ста человек, — и ничего этого больше не будет. Ни сада, ни Генри, ни решетки, увитой шток-розой, ни майского свежего утра. И ее, Варвары, не будет тоже. Только куча окровавленной плоти в комьях вывороченной земли, расколотая надвое мраморная чаша, запах пороха и гари.

— Нет, — пробормотала сильно побледневшая Варвара Дмитриевна и отступила. — Нет, нет!..

— Помилуйте, мне на одну минуту только!..

— Генри! За мной!

Бульдог вскочил и следом за хозяйкой забежал за французское окно. Варвара Дмитриевна моментально повернула витую ручку.

В комнате никого не было, кроме князя Шаховского. Он пробегал глазами какие-то бумаги, и когда ворвалась госпожа Звонкова, поднял голову.

— Что с вами, Варвара Дмитриевна? Вас что-то напугало?

— Там… человек. Он странный.

Князь одно мгновение изучал ее лицо, а потом подошел и стал рядом. Она смотрела в сад.

— Никого нет, Варвара Дмитриевна.

И в самом деле — никого не было на дорожках и возле решетки со шток-розой. Сад опустел перед заседанием совершенно.

Варвара Дмитриевна коротко вздохнула и незаметно вытерла влажную ладонь о юбку. Все это ей показалось странно и очень нехорошо.

— Убитого зовут Павел Ломейко, — выговорил Шаховской с усилием. Тело, которое только что унесли санитары, перестало быть просто телом и обрело вполне человеческие знакомые черты, и профессору трудно было это осознать. — Я хорошо его знал.

— Ломейко Павел Игоревич, — подтвердил полковник Никоненко, — по документам так и установлено. Значится директором музея. А вам-то он откуда известен?

— Какого музея?

— Это музей, — и Никоненко показал почему-то на камин с мраморной полкой. — А потерпевший, стало быть, его директор. Был.

— Позвольте, это здание никогда не было музеем!

…Вот ученый народ, это надо же, подумал полковник с веселым раздражением. Ты ему про труп, а он тебе про музей! Ну, вот какая ему разница, музей тут или, может, пивная?!

— С прошлого года здание отдали под музей, а Ломейко назначен директором. Откуда вы его знаете, а?

— Музей чего?!

— Я не знаю. Музей и музей. Вам потерпевший откуда известен, Дмитрий Иванович?

Шаховской зачем-то принялся опять натягивать резиновые перчатки, которые только что бросил.

— Павел Ломейко в прошлом году собирался защищать докторскую диссертацию. Я был назначен его оппонентом.

— И чего он? Провалился с треском?

— Защита не состоялась. Я прочел монографию, потом затребовал текст целиком, и… в общем, до защиты его не допустили.

— Да что такое случилось-то с этой защитой?! — Вот чего Никоненко терпеть не мог, так это когда при нем умничали и говорили загадками!

— Текст оказался скомпиллированным из докторской диссертации профессора Серебрякова почти двадцатилетней давности. Защищался Серебряков в Томском университете. Павел Игоревич, попросту говоря, все украл. Плагиат. Это нынче повсеместное явление.

— А вы, стало быть, вывели его на чистую воду?

— Я не понимаю, что вас так раздражает, — сказал Шаховской полковнику. — Я стараюсь помочь. Как могу. Так получилось, что Серебряков еще аспирантом читал у нас в университете спецкурс. Я его помнил отлично. Это правда случайность! Если бы Серебряков не читал, а меня не назначили оппонентом…