Сто полей

Проповедник поглядел на него, а потом сказал:

– Вы, господин Даттам, человек хищный и страшный, но и вы знаете, что наша вера воспрещает насилие. А когда мы говорим о борьбе добра и зла, мы имеем в виду борьбу между тем, что существует, и тем, что не существует, а тайная борьба происходит только в душе человека, если она у него есть. А вы, господин Даттам, человек бездушный. И бог ваш, Шакуник, о нем и говорить-то нельзя, как сорока, любит грязь и золото.

Даттам поднял брови:

– Может, о Шакунике и нельзя говорить, однако он есть то, что делает возможным речь. Он предшествует миру и творит мир, предстоит субъекту и объекту, действию и состоянию. Как же может творец презирать свое творение? Как же золото, или хороший меч, или красота замковых стен может быть ему чужда?

– Золото, – сказал проповедник, – и вправду ему понятно. Вот что, однако, чуждо твоему богу: различение добра и зла.

– Славно же различали давеча твои ученики добро и зло!

– Это – ересь! – закричал Белый Ключник.

Даттам захохотал.

– Ах, так! Сначала ты тех, кто не верует в Единого, называешь хищниками и злыднями, а потом ты хищниками и злыднями готов назвать всех, кто не верует, в точности как ты, в твоего без…евого бога.

Невозможно сказать, как именно выразился Даттам о Едином боге, и на отсутствие какой части тела он указал. А только известно, что слово, произнесенное Даттамом, Арфарра не велел включать в составляемый им словарь аломского языка, по причинам приличия.

– Чего ты брешешь, собака, – заорал проповедник, и как ты смеешь называть Единого!

– Это не я его называю так, а ты, – покачал головой Даттам, – ведь ты говоришь, что он бесплотен?

– Да.

– Ну, а раз он бесплотен, то и безнос, и безглаз, и х… у него тоже нет. Экий калека!

Все рыцари вокруг прыснули. Идея бога бесплотного многим из них была по душе. Но что у бесплотного бога нет, простите, той штуки, которой делают детей, и что он хуже самого последнего мальчика-евнуха, они как-то не думали, и когда Даттам сказал им такую разумную вещь, их любовь к бесплотному богу как-то сникла, как эта самая штука после соития.

А Даттам, улыбаясь, продолжал:

– Ты мне объясни, однако, как же можно различить добро и зло, если бог один? – И оглядел всех столпившихся вокруг: а уже много народу прискакало, прослышав о том, что Даттам сцепился с Белым Ключником, и не все прискакавшие были на стороне Даттама.

– Говорят, – продолжал Даттам, – боги часто ссорятся. А люди принимают сторону то одного, то другого бога, и это, в сущности, и есть свобода воли. В каждой песне поется о выборе: и герой – это тот, кто сам выбирает бога и судьбу. Ну, а если бог един – то и свободы воли нет, и добра и зла нет, и все позволено. И в любом своем зле я, лишенный выбора, справедлив, а бог, карающий меня, несправедлив, потому что зло я не мог совершить помимо его воли. И вот вы хотите сделать мир, где нет героев, а есть только божьи крепостные! Права выбирать у них нету, есть только обязанность грешить и страдать.

Тут многие рыцари заволновались, потому что Белый Ключник никогда не говорил им о божьих крепостных, а только о божьих воинах.

Проповедник сказал тревожно:

– Ты говоришь о противоречиях между свободой и необходимостью. Но разум бога не знает противоречий, они возникают лишь в разуме человека.

Даттам прищурился:

– Если в боге не различать свободы и необходимости, как же в нем различать единство и множественность?

Тут проповедник закусил губу и ответил:

– Я многое бы мог тебе возразить, но зачем? Ибо вижу я, что в этом споре меня интересует истина, а тебя интересует, как меня повесить.

– Да, – сказал Даттам, – я тебя повешу! Я тебя повешу за убийства и грабежи, вызванные твоей проповедью. А за что бы ты меня повесил? За жадность, за гордыню? Да остался ли рассудок у тех сеньоров, кто тебя слушает? Король Ятун лазил с колодками в людские души, рушил стены замков, грабил сокровища и наполнял ими храмы, и в стране было преступлением – не думать, как король! А теперь у вас повыдирали зубы, вы и стали проповедовать: тюря-де здоровей жаркого! – Даже император, – продолжал Даттам, – преследует проступки против императора, предоставляя богам преследовать проступки против богов. Предки аломов не хотели стать рабами императора. А потомки, я гляжу, хотят стать рабами у бога-побирушки!

Этим Даттам устыдил многих, и все же много тут было тех рыцарей, которые обрадовались, когда Белый Ключник опять вернулся в здешние горы, потому что часто бывает, что человек совершит грех: обманом зарежет родственника, или по нечаянности съест запретную для него в этот день дичь, и всем хотелось иметь под рукой Белого Ключника для того, чтобы он истолковал грехи.

– Так-то это так, – сказал один из сеньоров неуверенно, – но ведь если у нас не будет знакомых на небе, нам будет трудно замаливать наши грехи, а ни у кого нет стольких знакомых на небе, как у Белого Ключника, и к тому же он ни гроша не берет за посредничество между людьми и богами. Это ведь золотой человек, Даттам – отпусти его.