Сто полей

– Народ чтит династию. Если мы призовем к ее свержению, то люди решат, что мы стремимся к власти. Надо призывать к восстановлению справедливости, и, уничтожая богачей и казнокрадов, всячески подчеркивать свою верность императору. Тогда люди решат, что мы бескорыстны. Государь Иршахчан повелел, чтобы в мире не было ни богатых, ни бедных, и пока соблюдали его законы и церемонии, повсюду текли реки масла, и земля давала тринадцать урожаев в год. Следует всячески обещать народу, что, как только мы уничтожим богатеев, земля станет давать эти тринадцать урожаев, а нынешний голод объяснять происками богатеев.

Даттам поглядел, как слушали Рехетту, и подумал:

«Вот сидят неудачники и считают меня за своего, потому что я тоже – неудачник. Вот сидят неудачники с блаженной улыбкой на лицах и собираются править ойкуменой…»

Даттам сказал:

– Нам надо управлять освобожденным областями. А как это сделать, если у нас нет чиновников? Надо временно предоставить избранникам общин право суда и управления. Так мы избегнем обвинений в своекорыстии и докажем верность императору. Кроме того, как только мы возьмем столицу провинции, мы может собрать туда всех выборных, и бьюсь об заклад, что эти общины, хлебнув свободы, навсегда станут на нашу сторону!

Рехетта возразил:

– Мы не вправе заставить разоренный народ тратиться на какие-то выборы и переезды!

– Народ жаждет справедливости и свободы, – сказал Бажар, – а галдеть на сходках ему нужды нет.

А на самом деле оба подумали одно: если народ соберется на сходку в столицу провинции, он на этой сходке выберет вождем Даттама…

В это время распространилось такое суеверие: скоро будет время Небесного Кузнеца, и земля будет гладка, как яйцо, и чиста, как государевы помыслы. Доживут, однако, лишь праведные. Нынче же – время великих бедствий. Богатых и бедных уже нет, но есть праведные и неправедные. Как истребят неправедных – бедствия окончатся.

Праведные шли к Небесным Кузнецам. Красили брови и становились невидимы. Услышав, что повстанцам не хватает железа, приносили с собой железные монеты. Все равно Рехетта обещал восстановить справедливость и отменить деньги. Верили, что чародеям это под силу. Многие чиновники стали переходить на сторону восставших.

Приходили и из других областей, из числа обойденных и униженных. У Рехетты было зеркало – только взглянет, – и сразу отличит человека искреннего от лазутчика. Не ошибся ни разу.

В шестом месяце Даттам подошел к столице провинции Анхель. Никто не думал, что Даттам так быстро переправится через реку, потому что наместник сжег все лодки.

Но в Харайне крестьяне возят масло в деревянных долбленых кувшинах, затыкая их так прочно, что кувшины, связанные бечевой, сами плывут по воде вслед за лодкой, и вот эти-то кувшины наместник не догадался сжечь, так как никогда не видал, чтобы кувшины использовались вместо лодок. А Даттам конфисковал кувшины и навел из них сплошной мост, укрепив их якорями на воде и насыпав сверху сучья и хворост.

В Анхеле были двухгодовые запасы продовольствия для всей провинции, и повстанцам надо было взять город до прихода войск и до зимних дождей. Больше продовольствия было добыть неоткуда. Те крестьяне, которым государь совсем недавно приказал сеять рис вместо винограда и справлять рисовые праздники, почти все сражались в их войсках.

Наместник разорил окрестные поля, свез все, что можно, в город, вырезал тех, кто по доносам, сочувствовал разбойникам. Наместник был безбожником, но вывесил объявления, что Рехетта колдовать не умеет, а сам потихоньку велел распространять слухи, что у правительства колдуны лучше. И, действительно, старая женщина, мать Хариза, многое могла. Возьмет горшок, пошепчет, кинет уголья, – и тут же в лагере взрываются бочки с Даттамовым маслом… Против этого колдовства Даттам был бессилен. Велел, однако, построить деревянного идола выше городских стен: четыре рта плюются камнями, брюхо прикрыто кожаной плетенкой, в брюхе шестьсот человек. Еще наделали по чертежам черепах.

Воистину: машины рождаются в мире, лишенном гармонии, и нужны тем, кто поедает людей: богачам и полководцам.

Наместник увидел идола и рассмеялся:

– У повстанцев все общее, даже щит один на всех.

И велел готовить горючий хворост, чтоб забрасывать плетенку.

В день Имень повстанцы помолились, попостились и пошли на штурм. Деревянный идол не горел, потому что Даттам пропитал плетенку какой-то гадостью. Вечером деревянного идола отвели. Проскакал Бажар, пустил в город стрелу о запиской:

«Пусть-де наместник протопит хорошенько свои бани, завтра Бажар будет в них мыться».

Наместник вздохнул и сказал:

– Если не случится чуда, завтра город возьмут.

Хариз бросился к матери. Та покачала головой:

– Это в мирное время можно было колдовать с помощью косточек, а теперь война, бескровное колдовство на ней не поможет!

Велела привести из тюрьмы трех мятежников, иссекла их в лапшу, набрала в рот крови, – как прыснет!

Тут же загрохотал гром, налетели молнии, – зимние дожди начались на месяц раньше срока, и наутро колеса деревянного идола застряли в грязи.