Сто полей

– Это не мои тайны, – спокойно возразил Ванвейлен. – К тому же тут кое-кто слишком дружен с Даттамом.

– А то будет, – ответил вкрадчиво Стависски, – что после Весеннего Совета королевские посланцы поедут наводить порядок по всей стране. Срывать незаконнорожденные замки…

– Если порядок, – сказал Ванвейлен, – это когда бедняк не дрожит за жизнь, а богач – за имущество, то да – наведем порядок.

Бредшо посмотрел на него и сказал:

– Даттам мне вчера говорит: «Товарищ ваш теперь даже головку держит, как Арфарра-советник. Только вот глаза все равно не яшмовые…»

– Сволочь твой Даттам, – сказал Ванвейлен. – Если бы Небесные Кузнецы победили, он бы в империи завел порядки хуже иршахчановых.

– Что, – спросил Стависски, – не жалеешь, что Марбод Кукушонок жив?

На щеках Ванвейлена вспыхнуло два красных пятна, он помолчал и ответил сквозь зубы:

– Он еще сам об этом пожалеет.

На прощание королевский советник встал, спустился вниз, разыскал в сенях плоскогубцы, поднялся вверх, снял с гвоздя тяжелый подвесной светильник из белой бронзы, со свисающими кистями дымчатых топазов, вытащил из бревна гвоздь, на котором светильник висел, вручил светильник старшему Хатчинсону, а гвоздь – младшему Хатчинсону, и сказал:

– Железных гвоздей рядом с порогом не вбивают. Придут люди и скажут: «В доме советника Ванвейлена скоро будет несчастье».

Подхватил шитый плащ и был таков.

Когда он выезжал за ворота, в окно высунулся разъяренный Бредшо и проорал:

– Эй! Клайд! Не берите взяток подвесными светильниками, которые надо вешать на железные гвозди!

Клайд Ванвейлен весьма изменился: он почувствовал вкус того, чего доселе не знал: власти. В глубине души он дивился необыкновенной быстроте, с которой можно было достичь вершин в обществе, гордящемся родом и кланом… Это все равно, если б его отец в первый же месяц после эмиграции попал в сенат. Ванвейлен, конечно, не обманывался насчет своего статуса и понимал, что возвышение его – не от избытка, а от недостатка демократии: королю и Арфарре выгодно иметь при себе людей, зависящих от самого короля, а не от обычаев и людей страны.

Впрочем, из земельных грамот было видно, что истинно древних родов в королевстве всего три-четыре. А большинство было таких, чей дед или отец сообщал предыдущему владельцу поместья: «Мой род начинается с меня, а твой – оканчивается тобой…» В империи власть имущие величали себя представителями народа, в королевстве – представителями знати, но кто из них лгал больше – неизвестно.

Большая часть времени королевского советника была занята, как водится, судебными исками. Люди уверились, что король и в самом деле призывает показывать «неправды и утеснения собственников в принадлежащем им имуществе» – и показывали. По первому разу Ванвейлен спросил у Арфарры совета. Тот усмехнулся и ответил, что хороший судья судит не по закону, а по справедливости. Ванвейлен вскипел. Вскоре он понял, к своему ужасу, что Арфарра был прав. Через неделю он забыл многое, непригодное для этого мира, и понял, что Марбода Кукушонка надо было повесить в назидание иным.

Иски ограбленных крестьян были однообразны, как симптомы одной болезни, и началась эта болезнь, действительно, задолго до завоевания. Еще тогда люди богатые и влиятельные обманом или насилием заставляли переписывать на себя землю, принадлежащую среднему классу, а потом отдавали эту землю обратно бывшему собственнику – но уже в обработку. Средний класс исчезал: земли пустели. Тогда-то Золотой Государь учредил общины, стал снижать налоги и прощать недоимки. Но все было напрасно, самый механизм прощения недоимок обратился против фермеров: человек маленький вынужден был платить аккуратно, а человек влиятельный хитрил, крутился – пока не выходило прощения всех недоимок…

Все это происходило до завоевания (а в империи это происходило сейчас), а после завоевания обман уступил место насилию. Человек с мечом явился на землю человека без меча и удивился: «Разве справедливо, чтобы побежденные пользовались роскошью и довольством, а я скитался без крова и одежды? Ладно! Либо ты отдашь мне часть урожая, либо я каждый год буду жечь твой урожай и дом.»

Теперь люди собиралась со всего королевства и просили вернуть ворованное. От рассказанных ими историй Ванвейлен перестал спать, как Арфарра.

Иногда на землю составлялись купчие и дарственные. Иногда ничего не составлялось. Иногда сеньор клялся, что купчая была, да сгинула, а холоп клялся, что купчей не было.

В последних двух случаях землю можно было вернуть подлинному собственнику по закону. В первом случае ее можно было вернуть лишь по справедливости. Ванвейлен, сначала с помощью стряпчих, а потом и сам, быстро выучился находить изъяны в купчих… Составленные неграмотными юристами, заверенные недолжным образом, без необходимых свидетелей, зачастую задним числом, – купчие легко можно было пересмотреть и отменить.

Ванвейлен утешался тем, что, когда сеньор предъявляет законную купчую на крестьянскую землю – это как если бы шантажист предъявлял права собственности на деньги, полученные от шантажа.

Беда была в другом.