В тот час, к удивлению, квартира хозяина была без гостей. Они приходили и уходили. Мне посчастливилось вручить подарок, именуемый «иголками», в присутствии Ольги Сергеевны и дочки Ани. То был современный музыкальный центр с грозными колонками. Вместо запрашиваемых автором двух пачек книг я затащил с водителем аж пять… К писателю приходит много гостей, а дарить нечего. Про то поведала мне Ольга Сергеевна по телефону. Книги тут же были вытащены на свет… К моей радости, рыбинское издание вызвало у всех восторг. Значит, мы не зря с Хомутовым столь долго колдовали над ним. Впоследствии о книге «Раздумья о дне сегодняшнем» я получил сотни благодарственных и восхищенных отзывов.
До ухода в драмтеатр я слушал патефон… Василий Иванович то и дело крутил его ручку да ставил новые пластинки.
На юбилейном вечере Белов усадил меня в президиум за стол вместе с его единомышленниками – редактором журнала «Наш современник», поэтом Станиславом Куняевым, депутатами Госдумы Анатолием Лукьяновым и Валентином Купцовым, профессором из Японии Рехей Ясуи.
Описывать в красках и деталях тот день сложно. Время прошло значительное. Однако он подробно изложен мною в очерке «Мелодии старого патефона», вошедшем в книгу «Хранитель русского лада». Сожалеть приходилось тогда об одном: я не успел побывать в мастерской народного художника России Валерия Страхова и полюбоваться его живописными картинами, в том числе отражающими творческий мир Василия Белова.
Письмо в защиту деревянного зодчества мы написали вместе с Беловым. Его подписали и Валентин Распутин, и Игорь Шафаревич. Ответ из администрации области обнадеживал, но старые дома продолжали исчезать.
Письмо двадцать девятое
То была первая серьезная попытка председателя Союза писателей России Валерия Ганичева уговорить Василия Белова, чтобы он надавил на меня и я не вмешивался у себя на малой родине в конфликт между реставраторами и настоятелем Борисоглебского монастыря. Белов знал подоплеку конфликта, знал, кто давал неверную информацию Ганичеву, знал, что мне удалось заручиться поддержкой Патриарха Московского и всея Руси Алексия II о переносе сроков выселения реставрационной мастерской из монастыря, потому не только отказал Ганичеву в его просьбе, но и поддержал мою позицию.
Беседа, видимо, была настолько горячей и неприятной, что Василий Иванович сначала позвонил мне, а затем и написал, подбадривая меня в борьбе с несправедливостью и обещая всяческую поддержку. И слово он сдержал. Его поддержку я ощущал не раз.
Письмо тридцатое
Профессор Рехэй Ясуи из Японии, узнав от Белова, что я эколог, выведывал у меня сведения о том, как собирается Россия беречь климат. Наблюдая за иностранцем со стороны, можно было заподозрить его в шпионаже. Приходилось коротко рассказывать о сбережении лесов, имеющих климатообразующее значение, о защите морей и океанов, поставщиков кислорода, от нефтяного загрязнения. Времени для плодотворной беседы не было.
Переключиться с официального разговора о политике и экологии помог юбиляр Белов. Пора было садиться за стол президиума, стоящий на сцене вологодского драмтеатра, и писатель заявил нам: «Приезжайте оба на следующее лето в Тимониху, там и наговоритесь… Место там как раз для бесед об экологии».
Я знал, что Рехэй Ясуи неоднократно гостил у Белова в Тимонихе. Известны и его слова о литературной мекке писателя: «Деревня со смешным бабьим названием – это Россия в миниатюре, тщательно выписанная кистью Василия Белова».
– Чем так притягивает Вас Тимониха? – задал я вопрос, подводя черту под нашим спонтанным разговором.
– Там много и свободно дышится! – радостно ответил японский ученый, – больше ценишь свежий воздух, лес, воду, чистые мысли и презираешь богатство, комфорт и суету бренного мира.
– В Японии разве нет таких деревень, как Тимониха?
– Откуда?! У нас земли мало.
– А Вы бы хотели жить в Тимонихе?