Сто тайных чувств

Как бы там ни было, я чувствовала, что мой мочевой пузырь вот-вот лопнет. Меня обуревал страх, и я сдерживалась из последних сил. «Большая Ма, — сказала я, на этот раз более вежливо, — я хочу к поросятам». Рядом с загоном была вырыта небольшая яма с двумя досками по краям, чтобы не упасть, пока справляешь нужду. Так было до того, как наша деревня, пройдя через систему перевоспитания, обзавелась коллективной выгребной ямой. Мы и так отдавали свои мозги, тела и кровь во имя общего блага — а тут еще пришлось отдавать свое дерьмо, прямо как американские налоги!

Но Большая Ма не разрешила пойти к поросятам. Она подошла ко мне и плюнула мне в лицо. Еще один предрассудок: плюнь на призрака, и он исчезнет. Но я не исчезла. Я намочила штанишки: по моим ногам потекла теплая струйка, и на полу образовалась темная лужица. Я была уверена, что Большая Ма меня поколотит, но она сказала: «Гляди, она писает». А Ду Юнь ответила: «Как так? Призраки не писают». «Так открой глаза, ты, дура. Она писает». «Так она призрак или нет?»

Они спорили и спорили, обсуждая цвет, размер и запах моей лужицы. В конце концов решили дать мне что-нибудь поесть. Вот как они рассудили: если я призрак, то возьму угощение и уйду. Но если я маленькая девочка, прекращу жаловаться и пойду спать. Так я и поступила, съев маленький сухой рисовый шарик. Я спала и видела сон, в котором все, что со мной произошло, было частью все того же длинного сна.

Когда я проснулась на следующее утро, я снова пожаловалась Большой Ма, что мне приснился кошмар. «Ты все еще спишь, — сказала она, — но теперь пора проснуться. Мы отведем тебя к человеку, который тебя разбудит».

Мы отправились в деревню под названием Возвращение Утки в шести

ли [29]к югу от Чангмианя. В этой деревне жила слепая женщина, которую звали Третья Тетушка. На самом деле, она не была мне тетушкой. Она никому не была тетушкой. Это было просто имя, Третья Тетушка. Ее так все называли, потому что нельзя было произносить слово «медиум». В юности она прославилась на всю округу как медиум. Когда она достигла среднего возраста, христианский миссионер обратил ее в свою веру, и она перестала разговаривать с духами, исключая Святого Духа. Когда она состарилась, Народно-освободительная армия перевоспитала ее, и она перестала разговаривать со Святым Духом. А когда она стала совсем старой, то позабыла все, чему ее когда-либо учили.

Когда мы вошли, Третья Тетушка сидела на стуле посредине комнаты. Большая Ма подтолкнула меня вперед.

— Что с ней такое? — спросила Третья Тетушка.

Ду Юнь отвечала плаксивым голосом.

Третья Тетушка сжала мои руки своими грубыми ладонями. Ее глаза были цвета неба. В комнате стало так тихо, что было слышно только мое дыхание. Наконец, Третья Тетушка объявила:

— В эту девочку вселился дух.

Большая Ма и Ду Юнь затаили дыхание. А я извивалась и подпрыгивала, силясь вырваться из лап дьявола.

— Что нам теперь делать? — заплакала Ду Юнь.

А Третья Тетушка отвечала:

— Ничего. Девочка, которая обитала в этом теле прежде, не хочет возвращаться. А та, которая вселилась в него теперь, не может его покинуть до тех пор, пока не найдет первую.

Вот тогда я и увидела Булочку, глядящую на меня в окно. Я показала на нее и закричала: «Глядите! Вот она!» Но потом я увидела, что она тоже показывает на меня пальцем, ее искаженные уста произносят мои слова. Я поняла, что смотрю на собственное отражение.

По дороге домой Большая Ма и Ду Юнь спорили, говоря ужасные вещи, которые не должна слышать маленькая девочка.

— Надо было похоронить ее, предать земле, там ее место, — говорила Большая Ма.

— Нет, нет, — стонала Ду Юнь, — она вернется, вернется ее призрак, и у него достанет силы и ярости забрать тебя и меня с собой.

— Не говори, что она призрак! — возмущалась Большая Ма. — Мы не можем привести домой призрака! Даже если и так, — велика беда! — мы должны быть образованными.

Добравшись до дома, Большая Ма и Ду Юнь решили сделать вид, что со мной ничего не случилось. В те времена это было наиболее разумное решение. Что было неверно, теперь стало правильно. Что было право, стало лево. И если кто-нибудь говорил: «Эй! Да эта девчонка призрак», Большая Ма отвечала: «Товарищ, ты неправ. Только реакционеры верят в призраков».

На похоронах Булочки я глядела на свое тело в гробу. Я плакала от жалости к ней, от жалости к себе. Другие плакальщицы так до конца и не поняли, кого хоронят. Они плакали и звали меня по имени. А когда Большая Ма поправляла их, они начинали рыдать еще громче и звали Булочку. Тогда Ду Юнь тоже начинала голосить.