Стоять до последнего

День выдался суматошным и трудным. После того как медики признали старшину Кульгу годным к строевой службе, ему пришлось еще порядочно побегать, побывать в различных кабинетах, пока наконец полностью не оформил документы.

Григорий рвался на фронт. Рана давно зажила, и он постоянно, где бы ни находился, чувствовал на себе укоризненные взгляды: такой здоровый – и ошивается в тылу… Да к тому же еще и личные дела, как говорят, на «сердечном фронте» приняли такой нежелательный оборот, что думать о них не хочется. Ершистая Галия Мингашева дважды дала понять не очень смелому танкисту, что без посещения загса и пальцем не позволит притронуться к себе. Но о какой женитьбе сейчас может идти разговор, когда фронт подкатился к самой Волге?.. Кульга не думал себя связывать семейными узами, хотя не мыслил послевоенной жизни без Галии Мингашевой. Так что в этом тыловом уральском городе ничего его не удерживало, если не считать подполковника Сорокина, который мог сделать все, чтоб Кульга получил броню. Они два раза толковали на эту тему в гостинице. Подполковник размахивал правой рукой, доказывая свое. Кульга, выслушав, всякий раз оставался при своем мнении.

– Не могу я тут, и все! Душа на фронт рвется, товарищ комбат… Не оставляйте, не надо! Как я потом, после войны, в глаза другим смотреть буду, а?

Теперь все позади. Осталась пустая формальность – сходить на завод, получить расчет и сдать пропуск.

В заводоуправлении Кульгу задержали:

– Просят зайти в цех.

– Что еще там от меня надо? Я же обходной лист вчера принес, все подписи собрал. – Кульга готов был взорваться, но сдержал себя. – Рассчитать человека без волокиты не можете!

И он направился в цех, где находился главный конвейер, откуда из широких дверей, похожих на ворота, выходили новые боевые машины. Сколько их опробовал Кульга за эти месяцы?..

Григорий взглянул на часы. До перерыва оставалось чуть больше получаса. Неужели придется торчать? Чертыхаясь, он направился в цех, откуда доносился ровный гул. У широко распахнутых дверей стоял седоусый сутулый старик и курил. Григорий узнал его – начальник сборочного цеха. Рядом с ним грудастая Марина, комсорг, и еще два безусых мастера, недавние фэзэушники, еще даже форму не успели истрепать, а уже выбились в уважаемых производственников.

Все они – и сутулый начальник цеха, и Марина, и мастера-подростки, казалось, ждали именно Кульгу. Едва он появился, все сразу как-то странно оживились, зашептались. «С чего бы это? – подумал Григорий. – Проводы, что ли, хотят устроить?» Он поискал глазами Галию Мингашеву – она должна быть где-то поблизости, но той что-то не видать. А ему хотелось увидать ее. Именно ее, Мингашеву. Галия наверняка уже знает, что он едет в действующую армию. Неужто и теперь будет вежливо улыбаться?

Он шагал к цеху через широкий двор, весь изрытый танковыми траками. Справа, у забора, выстроились новые боевые машины, готовые к отправке. Григорий окинул их взглядом. «Дали бы возможность выбрать одну, чтобы ехать на фронт на своей железной лошадке», – в который раз подумал Кульга, как о несбыточной мечте, понимая, что такое сделать тут никто не властен. Каждый танк на учете, их давно ждут представители воинских частей.

Вдруг из цеха выкатил новый танк. Он был такой же, как его братья-близнецы, однако и немного другой. Григорий наметанным глазом сразу обратил на него внимание. Башня чуть меньше обычной, сварена добротно, швы не скорые, а ровные, прочные, выпирают рубцом. И корпус мощный, как панцирь, особенно лобовая броня. Кажется, простым снарядом ее не возьмешь. На башне вместо номера крупными белыми буквами выведено: «Комсомолец».

Танк катил прямо на него. Кульга хотел было погрозить кулаком, но тут же раздумал. В танке, конечно же, она, Мингашева. Дурачится девка. Он чуть улыбнулся, продолжая шагать навстречу «тридцатьчетверке».

Не доезжая буквально двух шагов, «тридцатьчетверка» лихо свернула, царапая траками землю, и неожиданно встала. Григорий тоже остановился. Хлопнула тяжело крышка люка, и, как и предполагал Кульга, высунулась голова Мингашевой. Она как-то загадочно улыбалась, кончик носа ровный, с узкими раскрылками, был припачкан сажей, на левой щеке тоже полоска черная. Она улыбалась, обнажая ровные белые зубы. И глаза ее продолговатые, опушенные длинными ресницами, смотрели доверчиво, радостно, в зрачках прыгали огоньки.

Мингашева приложила маленькую ладонь к виску, вернее, к потертому кожаному шлему, и звонко произнесла:

– Товарищ старшина! Комитет комсомола просит выполнить комсомольское поручение, опробовать и дать заключение на эту боевую машину! – И добавила, словно обещая что-то: – Мне приказано быть механиком-водителем, а вам в качестве командира танка!

Ее необычная радостная взволнованность передалась Кульге. Он улыбнулся.

– Что ж, будем выполнять комсомольское поручение. Проверим, как умеешь выполнять боевые команды. Сделаю тебе экзамен.

– Идет!

– Вот первая ошибка. Надо говорить не «идет», а «есть, товарищ командир!» Сколько раз мы об этом говорили?