Стоять до последнего

Немецкие окопы располагались на взгорье. Позиция выгодная и удобная. Видать, командир у немцев с головой. Перед передней линией пролегал пологий скат до самого берега небольшой речки, поросший редким кустарником. Берег у реки, как докладывал Рокотов, низкий, илистый. Миклашевский отметил и место брода, по которому, как говорил комбат, не раз проходили на ту сторону наши разведчики.

Наши же окопы находились на опушке леса, и от них до речки было метров триста, не менее. Болотистая низина, гладкая и открытая, как ладонь. Местами метелки прошлогоднего высохшего камыша да редкие кустарники.

– До самой речки можно добраться запросто, – утверждал Рокотов. – Там наше передовое охранение да наблюдатели.

Лелюшенко тем временем перебрал пачку немецких листовок, которые фашисты сбросили сегодня днем, выбрал помятую и протянул ее Миклашевскому, шепнув на ухо:

– Бери свой пропуск.

Листовка была отпечатана на добротной бумаге. Миклашевский дважды прочел текст. Гитлеровцы писали, что победы Красной Армии чисто временные, что из Германии прибывают новые войска и дни большевистского государства сочтены. «Уничтожайте комиссаров и командиров! Пока не поздно, переходите к нам! Гарантируем жизнь и свободу после победы германского оружия!»

Миклашевский слушал, отвечал, разговаривал, а у него перед глазами все была топографическая карта, и он уже мысленно отмеривал каждый шаг на земле, переправлялся по холодной реке, карабкался навстречу немецким траншеям, навстречу неизвестности.

Игорь поймал себя на мысли, что в эти минуты в нем живут два совершенно разных Миклашевских. Один из них живет настоящим, участвует в беседе, а другой – уже там, уже на той стороне…

– Да ты ешь, друг, ешь! Хошь, я тебе вот еще огурчиков накладу да капустки. Такой там тебе не дадут, – Рокотов заботливо ухаживал за Миклашевским, наполняя его тарелку.

От «согревающего» Игорь отказался. Лелюшенко одобрительно кивнул. Трезвая голова всегда работает лучше.

– Выйти бы подышать, – предложил Миклашевский.

– Не мешает, – согласился Лелюшенко.

Они вышли из тесного блиндажа.

– Волнуешься? – тихо спросил Лелюшенко.

Игорь вздохнул.

– Что молчишь?

– Думаю.

– О семье?

– Да.

– Не беспокойся.

– Верю. В беде их не оставите…

– Письма давно получал?

– Последнее неделю назад. Лиза писала, что все в порядке. Она такая… Никогда не пожалуется.

– Моя тоже такая, – сказал Лелюшенко. – После войны им памятники надо ставить.

Со стороны передовой доносились одиночные выстрелы, высоко в небе пролетали самолеты.

– Наши, – по гулу определил Миклашевский. – Бомбардировщики.

– Фрицам гостинцы повезли, – подтвердил Лелюшенко повернул к блиндажу. – Ты, Игорь, отдохни лучше, немного поспи.

3

Домой Лиза Миклашевская возвращалась поздно. Взяла по карточкам за два дня, чтобы завтра вечером после работы не толпиться в магазине. Ей очень хотелось есть, и она тут же, в магазине, не вытерпев, сунула в рот довесок. «Дома отварю картошку и открою банку консервов, – размышляла Лиза. – Вареная картошка и горох с мясом… Что может быть вкуснее! Андрюшка всегда только и просит такое, а у меня остались лишь три банки. Где взять еще, когда денег нет и продавать больше нечего?.. Ладно, живы будем – не помрем».

Лиза так и подумала: «Живы будем – не помрем!» – повторяя любимую поговорку хозяйки квартиры Марфы Харитоновны. Неделю назад, когда Лиза получила письмо от Игоря, в котором тот сообщал, что учеба его окончилась и он едет бить врага на фронт, мягко предупреждая, что командировка сложная и, возможно, долго от него не будет вестей, Лиза ахнула и залилась слезами. Но тут ее в оборот взяла Марфа Харитоновна, отчитала за «соленую воду», которую нечего «разливать по всяким пустякам», и сурово сказала:

– Поди умойся и приведи себя в порядок. И чтобы мои глаза не видели тебя такой расклеенной! Они там, на фронте, каждую слезу нашу бабью сердцем чуют и через то душевное расстройство получают… А с душевным расстройством какой из мужика вояка? Одна сплошная видимость!

Когда Лиза успокоилась, Марфа Харитоновна обняла ее за плечи.

– Эх, Лизавета! Живы будут, придут мужики наши! У меня вона три похоронки прибыло, а я не верю, что всех моих троих душегубы немецкие смерти предали. Не верю – и все!..

Ветер у самого дома налетел сбоку, хлестнул пригоршней колючего снега Лизе в лицо, заставляя зажмурить глаза, задержать дыхание, и снежной тучей помчался дальше по улице. Миклашевская открыла калитку и сразу увидела, как необычно ярко светят окна и оттуда, из дома, идут шум и веселье, словно там праздник справляют. «Померещилось», – подумала Лиза, закрывая глаза, однако веселый шум голосов летел навстречу. С чего бы это? И тут вдруг как будто кто-то ее толкнул в спину. Лиза сорвалась и бегом взбежала на крыльцо, распахнула двери. Ей почему-то показалось, что там Игорь, что он прибыл на побывку и устроил пир. Он же писал, что если встретятся, то закатит пир на весь мир!.. Почему такая ей пришла в голову мысль, она не могла ответить. Как была в пальто и валенках – шагнула в горницу.