Стопроцентные чары

 — Давай. — Раздраженный донельзя Джадин положил руку на стол, продолжая удерживать огонек на кончике пальца. По всей видимости, желал как можно дольше сохранить столь редкое для него ощущение. — Твоя очередь.

 — Э... хорошо. — Аркаша закусила губу, вытянула дрожащую руку и пролепетала: — «Саламандра».

 — Увереннее!

 — «Саламандра»!

 — Громче!

 — «Саламандра»!!

 — Про сущность помнишь?

 — «Сала... кхем... нет.

 — Так это самое главное! Обратись к своей сущности.

 — Как?

 — КАК? — Джадин мучительно задумался. — Например, вообрази огненного духа. Это ящерка такая. Мерзкая и огненная.

 — Вообразить мерзкую ящерку, — тупо повторила Аркаша. Тут хоть воображай, хоть не воображай, а без магии то же самое, что кулаками по воздуху бить. Девушка уже подумывала показать нефилиму свое запястье.

 — Не будь слабачкой. Ненавижу слабаков.

 «Ужас какой, прессинг еще хуже, чем при игре в баскетбол».

 Аркаша крепко сжала зубы и со стуком водрузила локти на стол. Прикрыв глаза, она судорожно начала вспоминать, как выглядит обычная ящерка, намереваясь впоследствии добавить к возникшему образу языки пламени. 

«Ящерка… ящерка... Саламандра?»

 Скрежет. Протяжный скрип.

 Аркаша навострила уши. Гул. Снова скрежет. То, что порождало шум, находилось явно не снаружи.

 Царапающая боль резанула по разуму. Внутреннюю часть черепной коробки начало покалывать, и девушке на миг показалось, что это «что-то» сейчас вытолкнет глазные яблоки наружу.

 Аркаша хотела распахнуть глаза, но веки, словно приклеенные, не желали подниматься.

 Ржавая дверь в ее сознании, как в тот раз при лечении Виктории, скоблила по каменному полу, открываясь подергиваниями и рывками, будто кто-то дергал ее на себя и одновременно, передумав, толкал обратно, а потом, вновь изменив решение, резко встряхивал. Аркаша почти увидела эту самую дверь — землистокоричневую, наполовину темно-зеленую, словно покрытую плесенью, и исчерченную сверху донизу угловатыми трещинами.

 Под невыносимый скрежет Аркаша наблюдала, как расширяется проем — еще чуть-чуть и ее худощавое тело сможет протиснуться туда. Стоп, откуда материальному телу взяться в сознании?

 «Не пойду... не пойду туда».

 — Ящерка... ящерка... представь ящерку.

 Аркаша похолодела. Тихий голос начал подступать к ней со всех сторон, словно противник, использующий хитрый прием в атаке. Мужской ли, женский ли, детский, старческий, хрипящий, сопящий, глухой, истеричный, визгливый — невозможно было определить, каким был этот голос. Он не обладал эмоциями, он не имел цели.

 — Ящерка... саламандра... огонь.

 Образ двери исчез. Перед глазами предстала бескрайняя зеркальная гладь. Ни неба, ни горизонта, ни ветра, ни солнца. Просто. пространство.

 Аркаша глянула вниз, но не увидела ни своих ног, ни отражения себя в зеркальной поверхности. 

— Что представить? 

Прозрачный сгусток, напоминающий каплю расплавленного металла размером с кулак, отделился от единственной здесь поверхности и завис в воздухе. Он был неподвижен всего секунду, а затем принялся расти в высоту и вширь, пока его контуры не напомнили человеческие очертания.

 Визг. Аркаша решила, что и правда слышит свои вопли, но, прислушавшись, поняла, что пустое пространство по-прежнему наполняет тишина.

 Капля металла между тем завершила преобразование. На Аркашу смотрела. Аркаша. Более худая, чем обычно, с растрепанными и ужасающе спутанными волосами, с кожей, обтягивающей череп и кости на манер одежды. Наверное, так бы она выглядела, с месяц помотавшись по помойкам с Понтием. 

А еще на ее двойнике не было одежды, что ничуть его не смущало. Ребра четко обозначались под стянутой кожей, но в остальном копия была бесполой. Голову Теньковской как будто приделали к огромному кукольному телу.

 — Что представить? — спросило существо. 

А Аркаша все смотрела и смотрела на него, желая только одного: громко заорать и кричать, покуда не откажет горло.

 — Ящерку. Саламандру.

 Аркашин двойник начал дергаться, и девушка вдруг осознала, что она больше не наблюдает за его действиями со стороны. Она стала им. Или он стал ею. И их дерганье синхронизировалось.

 А бесцветный голос никуда не пропал. Он продолжал обволакивать слух и в то же время царапать, поглаживать и щипать.

 — Я не хочу ничего представлять, — слезливо промямлила Аркаша, поднимая к глазам свои новые руки — податливые, как теплый пластилин.