Сторож брату своему

Проследив, как скрылся за поворотом улицы последний гнедой коняга с сумеречником в седле, Бехзад облегченно вытер пот со лба.

Длинная тень башенки справа от него почти сливалась с сиреневой густотой улицы. Касифийа погружалась в сумерки, как лежащий на глубине затонувший корабль: его видно при солнце, но не различить в вечернем свете.

– Что встали, о незаконнорожденные?

Услышав этот голос, Бехзад едва не свалился с седла.

Обернувшись, он трижды помянул дивов: на месте старого раба в драном, черном под мышками халате он увидел дядюшку Садуна. В своей всегдашней джуббе цвета меда, перепоясанном веревочным поясом кафтане и высоких сандалиях. Лекарь недовольно кривил губы и прятал в рукав какой-то кругляшик, по виду из серебра.

– Тьфу, дядюшка, зачем вы так со мной? – жалобно протянул Бехзад и почтительно полез с седла, чтобы уступить старшему свою кобылу.

– Сиди, – милостиво кивнул Садун. – Я поеду на муле.

Айяры крутили головами и пытались незаметно залезть за ворот рубахи – потрогать амулет от сглаза.

– А чем мы с парнями вам не сгодились? – проворчал Бехзад, подкручивая ус. – Полторы тысячи ашрафи лишними не бывают, дядюшка, откуда такая щедрость?

– Испытанный див лучше неиспытанного человека, – прокряхтел Садун, с сопением вдевая ногу в широкое деревянное стремя.

Подниматься в седло с каждым годом становилось для него все более тяжким испытанием.

– Это мы-то неиспытанные люди? – решил возмутиться Джамшид. – Да за эти деньги…

– Кстати, о деньгах, – отдышавшись от усилий, обернулся к нему с седла лекарь. – Ты с Амром полежишь в холмах у дороги, посмотришь, как там и что они сделают. Потом со всей мочи поскачешь в Харат к начальнику гарнизона. И скажешь, что охотился с братом в окрестностях аль-Мадаина и увидел дым у большого тракта. Подкрались вы поближе и увидели, как богомерзкие кафиры-сумеречники напали на воинов эмира верующих, пограбили караван, а что не пограбили – попалили. Скажешь, что те сумеречники взяли большие деньги, мол, ты сам видел, как они золотые монеты считали. Смотри, чтобы эти дети шайтана тебя не заметили…

– Мы с Джамшидом будем юрки и неприметны, как ящерицы! – надулся бедуин.

Подумав еще немного, харранец обернулся к двум другим айярам:

– Эй, Бахадур!

– Да, сейид!

– Лайс!

– Да, господин!

– Переоденетесь нищими, сядете у ворот садов к северу и к югу по дороге. Погоня пойдет в обе стороны от места боя, и вы укажете воинам, куда направились сумеречники. С дороги им не свернуть, колодцы есть только при садах…

– Да, сейид.

Оба айяра тут же подняли коней в рысь и, обогнав остальных, быстро скрылись из виду.

– А если конвой уже стал на ночлег в одном из таких мест? – нахмурился Бехзад.

Покачивавшийся в седле мула лекарь не обернулся к нему. Но ответил:

– Сразу видно, что ты не знаешь, что такое долг, племянничек. Это люди халифа, Бехзад, им приказано прибыть в Харат как можно скорее. Они не станут прохлаждаться с вином и рабынями, имея на руках фирман эмира верующих. Бери с них пример, племянник. Наша госпожа любит только тех, кто ей предан.

Лекарь обернулся. В сумерках молодому парсу показалось, что в глазах у дяди переливается какой-то нехороший, зеленоватый, как спина навозной мухи, огонек.

Пробормотав про себя молитву Зеленому Хызру, Бехзад решил больше не думать об этом деле.

Люди, когда сидят в засаде, всегда выдают себя. Во всяком случае, выдают сумеречному слуху и сумеречному зрению. Смертные сопят, чешутся, скрипят кожей, звенят вооружением, потягиваются, зевают, шепчутся, пихаются, бурчат животами, пускают ветры. Отряд людей слышно за лигу – если, конечно, вокруг тихо.

А сумеречников в засаде – не слышно. Потому что ис ши сидят неподвижно. Или лежат неподвижно. Ис ши терпеливо ждут. И никогда не шумят.

В густой темноте – ни звезд, ни луны, ночное небо затянули тучи – торговый тракт белел разбитыми колеями и пыльными наносами. Ветер с шорохом носил спутанные в клубки травы, сдувал со склона холма пыль. Безжизненная пустыня молчала, даже шакалы не кричали.

Поэтому негромкие голоса, стук копыт, шарканье шагов, скрип и звяканье оружия и сбруи лаонцы услышали еще до того, как из-за холма показались огни факелов.

– Их действительно не больше двух дюжин, – удивленно прошептал Сенах Птичка. – Странно, обычно айсены всегда врут насчет численности отряда…

– Они не должны разбежаться, – тихо приказал Амаргин, пробуя пальцем тетиву.

– Да, господин, – так же тихо прошелестело в ответ.

Заскрипело дерево натягиваемых луков.

У Аирмед с меткостью всегда было неважно, поэтому гвардеец опрокинулся с коня со стрелой в бедре, а не в шее. Лошадь вскинулась и замолотила копытами, ее ржание потонуло в общем крике и гаме.

Айсены падали и соскакивали с лошадей, хорошо слышались вопли – «аль-самийа, аль-самийа!». Ну еще бы, кто же еще может прицельно стрелять в темноте…

С шелестом свистнуло – Сенах отпустил стрелу, тут же наложил другую, хмурясь, заметил:

– Кто-то успел залечь…