Сторож брату своему

Имруулькайс прилег и свернулся около живота: тепло пушистого тела проникало сквозь тонкую ткань того, что осталось от рубашки. Зимой кот ложился сначала на кисти рук, потом шел к щиколоткам. Он бы отогрел и перехваченное железом горло, если бы не сигила Дауда на ошейнике. Плоский железный кругляш примотали проволокой к длинным ушкам замка, и джинн старался держаться подальше от жутковатого пентакля. Когда руки начинали отмерзать снова, Имруулькайс ложился поверх железных браслетов на запястьях и принимался вылизывать лицо. И натекающую из воспаленных глаз дрянь. В конце того лета он вылизал и закровившую ладонь. Долго лежал под боком, ровное тихое урчание погружало в забытье. Прошлым летом у Тарега находились силы встать с пола – не во весь рост, конечно, приковывающая к стене цепь была слишком короткой. Так или иначе, но отпечатки ладони на камне остались намного выше здоровенного кольца, к которому крепилась цепь. За кольцо он еще весной ухватывался, чтобы приподняться. Впрочем, этим летом у него тоже получалось приподняться и сесть, привалившись спиной к стене. А вот последние несколько дней, похоже, его доконали.

Лежавший под боком котяра шевельнул ушами и сказал:

– Полдореа, я ведь не смогу принять в этой ямине человеческий облик. Тут знаков кругом наставлено, чтобы им всем пусто было, сукиным детям… Слышишь меня?.. Ну ладно, ладно, не ору я, чего там. Как зачем принимать человеческий облик? Они ведь про тебя вспомнят и жратву кинут. Хлеб-то я к тебе подпихну, а вот с кувшином будет сложнее. Не умею я в лапах кувшины носить, Полдореа. Ты когда-нибудь видел кота с кувшином? Чего ты лыбишься, как ты пить из этой посудины собираешься, если в своих железяках двинуться не можешь? Опрокинуть, говоришь? А если я мимо опрокину? Ах, не опрокину… Ты с надеждой в будущее смотришь, как я погляжу…

И джинн с наслаждением вытянул длинные черные лапы.

Воробьи наверху купались в солнечном свете, взметая сор и тысячи пылинок.

Вдруг кот вскочил с коротким мяуканьем:

– Тьфу, что ж это я! Забыл! Слышь, Полдореа, забыл начисто! Я ж новости тебе принес!.. Какие новости, спрашиваешь? А халиф твой ненаглядный месяц назад на охоту ездил, оказывается. К каналу Нахраван, который на окраине столицы роют. Ну и угадай, что там с ним случилось? Не хочешь угадывать? Ладно, я сам за тебя отгадаю – укусил его аждахак, ага.

От мстительного восторга Имруулькайс растопырил усы и вздыбил шерсть на лопатках:

– У меня племянник во дворце в хариме живет, представляешь? В виде парсидского кота выгуливается, жирняга такой стал, в дверь еле пролезает, да… Не то что ты, сиятельный князь, скелетина лежачая, он поперек тебя шире будет, мордой-то уж точно…

Кот принялся разгуливать туда-сюда, вздрагивая вздернутым вверх хвостом.

– Так вот, Хафс мой докладывал, что переполох случился неописуемый, все бегали как шпаренные кипятком собаки. Точнее, как безголовые курицы, потому что ни одно ихнее местное светило врачебной науки не опознало, откуда у халифа на шее два отпечатка клыков. Не дырки, а именно отпечатки. Синюшные такие. Ах, ты уже видел такие? Так чего я тогда в детали вникаю, я тогда сразу к сути перейду…

Джинн покосился в сторону неподвижно лежавшего Тарега. Нерегиль хотел пожать плечами, но получилось только поежиться. Имруулькайс чихнул и продолжил:

– В общем, суть такова, что с тех пор халифа как подменили: жену с дитем забросил, снова стал пить как тюрок, евнухи вокруг захороводились, понятное дело. Из столицы супругу он так и не отпустил, зато Кавсара у дружка обратно выкупил и теперь каждую ночь его… что не так?

Тарег сумел хлопнуть ладонью по полу и, тяжело дыша, закусил губу.

– Ах, это… Лежи, не трепыхайся! Лежи, я сказал! Внимательней слушать надо, Полдореа, я про Юмагас уже все сказал. Нет, не отпустил. Ее держат под стражей во Дворике Госпожи. Вместе с сыном. Почему под стражей? Вроде как она в немилости. Слуг ее всех казнили – месяц на площади перед воротами кровь лилась. Ко дворцу не подойти теперь – головы на пики насадили, а они на жаре разлагаются и воняют, от мух не продохнуть… а? Чего? Кого еще казнили? Да толпу народа, Полдореа, в столице жить стало страшно, во дворце все ходят, глаза боятся поднять – лютует халиф, змеем кусанный, сильно лютует…

Тарег прикрыл глаза и снова поежился.

– Ну чего, дальше рассказывать? Хорошо, рассказываю. С тех пор как аждахак его погрыз, халиф с рвением принялся снаряжать армию. Тридцатитысячное войско набрано и во главе с Али ибн Исой идет к границам Хорасана.

Кот припал на передние лапы и заглянул Тарегу в лицо:

– Эй, кокосина, ты меня слушаешь?

Нерегиль лежал с закрытыми глазами. Выслушав его мысленный ответ, джинн удовлетворенно кивнул и сел, обмотав лапы хвостом. И сообщил:

– А приказ у этого ибн Исы, ни больше ни меньше, бошки в Нишапуре всем пооткручивать, а аль-Мамуна доставить в столицу. Говорят, в обозе везут для этой важной цели серебряные оковы – халиф наш брата уважает и абы как принимать не хочет.

Не сумев сдержать то ли гнева, то ли возбуждения, Имруулькайс вскочил и снова забегал туда-сюда.