Сторож брату своему

Аль-Амин обернулся, аждахак разинул пасть, и Мухаммад заорал как резаный. Столько зубов сразу он никогда не видел.

Нерегиль скользнул к змею, как хорек, тварь ударила хвостом и окуталась блескучим коконом, Тарик злобно, пронзительно закричал – как же, из-под носа забрали добычу! – и попытался сигануть вслед за змеем в блескучее облако, Мухаммад заорал с новой силой:

– Нет! Не оставляй меня здесь, во имя Милостивого!!!

Тарик повернулся, оскалился, рявкнул – и кокон вспыхнул и исчез окончательно.

Нерегиль запрокинул башку и взвыл, как гончая.

В ответ под ногами шевельнулась почва. Аль-Амин понял, что сейчас умрет.

– О Всевышний, милостивый, милосердный, дай мне пережить этот день…

Он едва сумел прохрипеть это. В голове стало быстро смеркаться.

И вдруг – дикое, пронзительное:

– Мяяяаааааа!!!.. Мяааааа!..

Кошачий вопль ворвался в слух – и следом аль-Амина затопило чувство, позднее опознанное как безграничное удивление: откуда здесь взяться котам?!

Последнее, что он увидел, показалось ему пятнистым струящимся во все стороны ковром: вереща и топорща шерсть, на него бежали сотни, тысячи оскаленных кошек.

* * *

Винная лавка в Харате, четыре дня спустя

Черный, ослепительно-черный против закатного солнца кот вышагивал по циновкам туда-сюда. Тарег сидел, прислонившись к стене, и блаженно жмурился, подставляя лицо свету.

В плоской деревянной чашке плескалась какая-то жидкость, которую нерегиль с трудом опознавал как вино. Солнце качалось в нем ярким, пускающим зайчики блюдцем. С айвана открывался не ахти какой вид – точнее, вид открывался совсем никакой – но даже зрелище подсохшего садика с вытоптанной травой совсем не смущало нерегиля.

Под хилым абрикосом на лоскутных одеялах сидела изрядно подвыпившая компания. Хохот и веселые крики заставляли оборачиваться других гостей, примостившихся на циновках в тени редколистных пальм и подсохших акаций. Предводительствовал в собрании полный краснолицый ашшарит в щегольской чалме радужных павлиньих переливов.

Еще с утра роскошный тюрбан Абу Нуваса – а это, конечно же, был он – украшала драгоценная эгретка. Но день уже клонился к вечеру – поэт успел пропить и эгретку, и большую часть серебряных дирхемов из кошелька в рукаве. В конце концов, они с друзьями срывали флажок уже во второй таверне, избавляя пронырливых ханьцев от запасов фруктовой бормотухи.

– Хлебни, Имру, – приоткрыв один глаз, посоветовал Тарег джинну.

– Премного благодарен! – злобно мявкнул тот. – Сами пейте свой шмурдяк!..

И, сердито бормоча в растопыренные усы, продолжил свое маятниковое хождение.

– А то присядь, – позевывая, проурчал Митама со своего коврика.

Тигр лежал на животе, положив золотую морду на лапы, и жмурился на заходящее солнце.

– Вот уж действительно, Имру, сядь, голова от тебя кругом идет, – улыбаясь теплым лучам, протянул нерегиль.

В ответ кот поднял взъерошенные лопатки:

– Сядь? Сядь, ты говоришь?.. Он назвал меня бездарем!

– Неправда, – проворчал Митама. – Он всего лишь прочитал тебе свое всегдашнее: «Мне говорят: „Вспомнил бы ты в стихах кочевье племени асад! Да не будет обильно твое молоко! Скажи, что это за племя асад? Не заимствуй у бедуинов ни их развлечений, ни их образа жизни. Ведь жизнь их – бесплодная земля… Куда там кочевью до дворцов Хосрова!“»

– Вообще-то, я с ним согласен, – покивал Тарег. – Дворцы Хосрова внушают больше уважения, чем палатки бедуинов, я свидетельствую это, ибо сам видел…

Кота аж затрясло. Он забил хвостом и растопырил уши:

– Да… Да как ты можешь, Тарег! Как – ты – можешь! После того, что я для тебя сделал!

Нерегиль вздохнул и потянулся почесать джинна за ухом. Тот свирепо увернулся и сел поодаль, обмотав лапы хвостом. Тарег вздохнул еще раз:

– Прости, Имру, ты ведь знаешь, я в поэзии не силен. А за то, что ты сделал, я благодарен. Считай, я твой должник.

В ответ кот поднялся, подошел и вспрыгнул нерегилю на живот – мол, чеши за ухом, так уж и быть. Тарег принялся гладить короткую густую шерсть, прижимая ладонью уши и проводя пальцами до самого основания хвоста. Имруулькайс блаженно прикрывал глаза каждый раз, когда ладонь нерегиля прикасалась к его затылку.

Наконец, кот дернул хвостом и спрыгнул на циновку. И сказал:

– Ладно, самийа. Ничего ты мне не должен. Считай, что я расплатился за то… мнээ… за тот… мнээ… вымысел. В Фейсале.

– Вранье, ты хотел сказать, – насмешливо заметил Митама и погрозился золотой лапой. – К тому же вы никого не нашли. Ушел змей, ушел с концами. И как ушел, так и снова придет. Да.

Тарег покачал головой:

– Кто же виноват? Джинны сделали, что могли.

Кот горестно вздохнул.

И вдруг злобно прижал уши:

– Что же до твоего… владельца, то ты попросил – мы отнесли его в город. И ему, ублюдку, со мной вовек за это не рассчитаться. Так что я предпочитаю списать долг.

Тарег снова кивнул. Джинн вытянул хвост:

– И я снова скажу тебе – зря ты это сделал. Он тебе не простит. Никогда. Знаешь, что эти смертные твари больше всего ненавидят?

Тарег молчал, опустив голову.