Страх

– Я шкворень возьму… можно, Антипушка, этот шкворень, а? – шепчу я, чувствуя страх до дрожи в животе, и в глазах жжет слезами. – Я буду шкворнем… а ты чего возьмешь?

Антипушка трясет кулаком.

– Уж ежели начнется… хошь с оглоблей пойду, а то вот вилы…

– А… начнется?.. А чего начнется… резать? Скажи, Антипушка… а?..

– Кто е знает, как оборотится… Успеют присягу поцеловать… ну, может, оно и обойдется… а не успеют…

– Какую «присягу»? Что такое «присяга», как ее целовать?.. Нет, ты скажи… я все пойму… это чего… страшное, да?..

– Ступай ты, грехи с тобой… – гонит меня Антипушка, – барыня запрягать велела, в церкву сейчас поедут, на панихиду… И уж гордовой приходил, всем велел, чтобы шли присягу целовать, в церкви листы лежат на канунах на золотой бумаге с орлом, и полиция стоит, очень строго.

Я бегу к воротам, маню Гришку:

– Скажи, кто царя убил? Зачем присягу целовать?

– Ори еще! Разве можно теперь?! – шепчет Гришка и озирается: и он боится!

– А «присягу» успеют поцеловать?

Он глядит на меня, прищурясь, и говорит раздумчиво:

– Тебе не надоть, ты еще маладенец.

– Кто е знает. Ежели успеют присягу поцеловать – может, и обойдется, а не успеют…

Я не понимаю. А присяга где? И что такое «присяга»? И зачем ее целовать?

Дворник кричит в воротах:

– В церкву зовут, присягу целовать!

– Ну слава Богу… – крестится Антипушка. – Итить надо в церкву. А тебе не надо… ты еще младенец. Теперь, значит, обойдется. А то бы так закрутил… беда!

А звон все плавает, не засыпает – звон и страх.

Вот оно, далекое предчувствие далеких страхов. Сбылось. Закрутили. Празднуют над кровью…

Роковая повязка упала с глаз – теперь все видно. Круглая правда – катится. Правда не может не катиться. Как хошь верти – все одна. Куда хошь кати – все одна.