Страх

- Ну, вот мы и пришли, - показала на зашторенные окна гостиницы Маша.

- Правда?

Странно, но Тулаеву больше всего в жизни сейчас не хотелось спать. Он был бы счастлив, если бы они заблудились среди бетонных башен поселка. Но они не заблудились. И на первом этаже, в комнате администраторши, едким лимонным светом горела настольная лампа.

- До свидания, - протянула она бледные тоненькие пальчики.

- Может, вас проводить домой, - прикоснулся он к ним.

Они были совсем не холодными, как представлялось ему.

Согревать, скорее, нужно было его, а не Машу.

- А некуда провожать, - ответила она. - Я в этом,

соседнем доме, живу. Видите, окно без одеяла на пятом, последнем,

этаже?

- Вижу. А почему без одеяла?

- Значит, там еще не спят. А когда спать ложатся, здесь все закрывают окна синими матросскими одеялами. Светло же ночью...

Тулаев с удивлением провел взглядом по темным окнам. Он бы ни за что не догадался, что их вычернили одеяла.

- Это папа на кухне. Он меня ждет. Он так привык, чтоб его кормили. Или мама, или я. Пока не поест, спать не ляжет.

- А когда обычно уходят на стрельбу?.. В смысле, во

сколько? - поправился Тулаев.

- Утром.

- И надолго?

- По-разному. В этот раз - на сутки. Полигон-то недалеко.

- А командир у отца хороший? - не выпускал он ее

пальчиков.

- Балыкин?.. Очень хороший.

- А старпом?

- Средне. Бывали и лучше.

- Дон-Жуан?

Первой на память почему-то всплыла строка из училищной аттестации Дрожжина, где особо отмечалась его любовь к прекрасному полу.

- Почему Дон-Жуан? - удивилась она и пальчики из его тисков все-таки высвободила. - Скорее, зайка серенький...

- Это в каком смысле?

- Ну-у, трусоват.

- Вы так считаете?

- Папа так говорил. Пару раз. Начальников боится, подчиненных боится.

- Значит, точно - зайка, - сказал совсем не то, о чем подумал Тулаев.

В училищной аттестации ни слова о трусости Дрожжина не говорилось. Конечно, люди со временем меняются. Бывает, так меняются, что как бы и не одну судьбу, а несколько проживают. Но неужели начфак с задатками Чехова не смог заметить хотя бы росток трусости, хотя бы намек на него? А может, и не трусость это, а исполнительность?

- А мне сказали, Дрожжин в своем экипаже здорово развивает контрактный набор, - задумчиво произнес Тулаев.

Маша смотрела на него такими глазами, будто он начинал бредить.

- Дался вам этот Дрожжин! - махнула она ручкой на берег, где, скорее всего, в это время стояла их лодка. - Отсидит еще годик на лодке - и уйдет в академию, - она снова обернулась к окну. - Дрожжин двумя этажами ниже нас живет. Вон, кстати, у него на кухне почему-то окно горит.

Тулаев сразу посмотрел туда. В желтом прямоугольнике темнел

контур широкоплечей мужской фигуры. Его левая рука была вскинута к форточке. Он выбросил какой-то комок и закрыл форточку. "Левша," - как-то отстраненно от себя подумал Тулаев. Мужчина опустил руку и стал похож на полупоясную мишень для стрельбы из снайперской винтовки. Глазомером Тулаев определил дистанцию в семьдесят пять - восемьдесят метров. Идеальное расстояние. Идеальная мишень. Контур дернулся и исчез с желтого фона. И ощущение мишени исчезло. Тулаев будто бы промазал. В окне сразу погас свет.

- Извините. Мне нужно спешить, - коснулась она его руки

своими теплыми пальчиками и быстро пошла к пятиэтажке.

На ее серо-синем, так похожем на небо над бухтой, плаще, огненной лентой ходила из стороны в сторону толстая коса. Она тянулась почти до пояса. Тулаев впервые заметил ее, и ему стало горько, что он перестал быть наблюдательным. Но у него в жизни не существовало ни одной знакомой с такой длинной косой.

Под окном Дрожжина пробежала облезлая собака, понюхала выброшенный им комок и тут же его съела. Наверное, это был кусок хлеба. Или колбасы. Людям свойственно выбрасывать недоеденное.

Маша, не оборачиваясь, уходила все дальше и дальше. А коса огнем все жгла и жгла его глаза.

7

В 02.43 по московскому времени пост наружного наблюдения N 2 во дворе дома на Кутузовском проспекте заметил двух бомжей, подошедших к мусорным бакам.

Точнее, заметил не весь пост, а только его половина - щупленький лейтенантик в сером турецком свитере. Его товарищ - майор с предпенсионным животиком и кожаной кепкой на лысой голове - спал и при этом так причмокивал губами, что ему, видимо, снилось одно из двух: или пышный обеденный стол, или пышная голая девица. От чего еще чмокают губами толстые майоры, лейтенантик не знал. Он завидовал его сну, но не представлял, как можно заснуть, когда снизу, сбоку и сзади - только жесткие доски избушки на детской площадке, а ноги нельзя даже вытянуть.

Из инструктажа лейтенантик знал, что объект слежения - бабулька с парализованными ногами, которая раскатывает по коммуналке на инвалидной коляске, но, следя за дверью подъезда, почему-то ждал, что оттуда выйдет именно она. И не будет никакой коляски. Он упорно не верил, что ноги у нее парализованные, хотя на инструктаже врать не могли.

Скорее всего, нужный объект сначала вошел бы в подъезд, чем

вышел, но пост N 3, установленный в квартире напротив,

упрямо молчал.