Страх

Тулаев меньше всего хотел разговаривать. Старый стыд за потерю сознания сменился стыдом за рвоту, и, глядя на спину-стену своего "альфовца", он мысленно просил эту стену, чтобы его рвота осталась тайной.

- Сукой буду, не убили бы...

Тулаев никогда не думал, что террористы бывают такими нудными. Что значит, не убили бы? Накормили бы и отвезли на машине в Москву? Или "не убили" означает "сам бы от голода помер"?

- С какого "ствола" ты в меня попал? - не унимался Наждак. - С "макарова" не попадешь, - заметил он пистолет в руке Тулаева.

- Мистэры полицейские, это - он! Он! - закричала на весь двор американка, как только носилки поравнялись с распахнутыми воротами.

- У-у, крыса! - простонал Наждак и закрыл глаза.

Золотая цепь на его груди смотрелась петлей.

- Это - терьорист!.. Он привьязал мэнэджэра мебелний фабрика! Он привьязал рабочий! Он! Он! Он переговори вель с полициа! Йес, йес!.. - и забормотала что-то на рыкающем английском.

- Успокойте ее! - потребовал от американцев Межинский. - Это же истерика!

Мистеры в элегантных костюмах взяли Селлестину под руки и

молча, как арестованную, повели к машине. А из нее выбрался

парень в многокарманном жилете, вскинул к лицу черный кирпич

фотокамеры, и все другие звуки во дворе тут же были

оттеснены жужжанием моторчика, переводящего пленку после каждого щелчка.

- Идиот, - прошипел Межинский, резко отвернулся и вышел из поля зрения камеры. - Прекратите съемку! Это запрещено!

Один из "альфовцев" шагнул к жилету, и фотоаппарат послушно нырнул в кофр, висящий на боку журналиста.

- Терьористов било ишчо двойе! - обернувшись, крикнула Селлестина. Один есть тожже мушщина... Только он "блю"... По-вашьему - "холубой"! У ньего длинни нос и мягки голос...

- Вы успокойтесь, - издалека ответил Межинский и отер пот

со лба. - Мы еще предоставим вам время для дачи показаний.

Худенькая Селлестина вырвала свою левую руку из цепких

пальцев одного из сопровождающих, повернулась уже в сторону

Межинского, которого она восприняла как единственного заинтересованного слушателя своей речи, и ему же прокричала:

- Третия в группе - дэфушка!.. Отшень красиви дэфушка! Она есть йестеди приесжал сьюда, потом уехал!

- Да успокойте вы ее! - повторно приказал Межинский.

Мистеры бесцеремонно согнули Селлестину в поклоне и воткнули на заднее сиденье машины, где на ней тут же повис жилетный парень. Хлопнула дверца, и стало так тихо, будто американка утащила с собой внутрь автомобиля все звуки двора.

Взглядом Тулаев проводил носилки с Наждаком, уплывшие на улицу, и тут же сунул пистолет в кобуру. Наверное, требовалось объяснить свое отсутствие во дворе Межинскому, но меньше всего сейчас хотелось что-то объяснять. Язык казался тяжелее ног, которые он еле переставлял.

Обходя группу "альфовцев" и одновременно этой же группой отрезая себя от Межинского, Тулаев поднялся по ступенькам в дом, вошел в правую комнату. В ней все еще горел свет, но то, что она была полна людьми в штатском, сразу сделало ее какой-то другой. Тулаев недоуменно провел взглядом по фигурам, столкнулся глаза в глаза с седым следователем Генпрокуратуры и ощутил, как неприятно в комок сжалось сердце.

- Зравствуйте, Виктор Петрович, - нехотя шевельнулся язык.

- Добрый день, - хмуро ответил следователь. - Попрошу вас выйти из помещения. Идет работа с вещественными доказательствами.

- Я на секундочку. Только забрать бумажку. С фотороботом.

- Это - тоже вещдок! Она уже приобщена к делу и внесена в опись.

Следователь был похож на теннисиста, проигравшего финал крупного турнира и не желающего идти к сетке для традиционного рукопожатия. А где он, этот приз? Мало ли что обещала газета? Может, они ни цента не дадут. Капиталисты все считают. Неужели они отвалят полста тысяч "зеленых" за эту истеричку? Скорее всего, следователь больше верил американцам, чем Тулаев. Наверное, он и в коммунизм раньше верил с такой же истовостью.

- А когда я могу получить фоторобот?

Зачем ему этот дурацкий фоторобот, Тулаев не знал. Что-то настырное, больше, чем даже он, не полюбившее следователя, спросило за него.

- Все зависит от дактилоскопической экспертизы, - зло ответил следователь.

А вот отвечать зло у него как раз и не получалось. Он сразу стал усталым и несчастным. Теперь ничего, кроме жалости, Тулаев ощутить не мог. Он уже хотел выйти, но глаза...

- Можно посмотреть? - шагнул он к очкам, лежащим на подоконнике.

- Нельзя, - нутряным голосом выдохнул следователь. - Выйдите из комнаты! Ваши свидетельские показания мы примем позже.

Очки "Nina Ricci" стоимостью триста долларов с лишком лежали на широкой доске подоконника и казались до боли знакомыми. Где-то совсем недавно он их видел. Но где? В "луже"? В метро? На улице? Или на какой-то даме в видеофильме по телевизору?

- Тов-варищи, поверьте, я не знал, что в моем доме в

подполе содержится эта иностранка, - пробубнил кто-то в

углу.

Тулаев повернулся на голос, и по лысо-седой головенке, виднеющейся за кадкой с фикусом, сразу узнал дядьку Наждака.

- Я неделю в Лобне у знакомого гостил. Сашка тут сам без меня проживал... С друзьями, значит, проживал...