Страх и трепет. Токийская невеста (сборник)

Не решаясь сказать, что это несъедобно, я заговорила о своей страсти к суши. Он покривился.

– Ты их не любишь? – спросила я.

– Люблю, – вежливо ответил он.

– Их трудно готовить.

– Да.

– Можно купить готовые.

– Тебе правда хочется?

– Зачем ты сказал, что любишь, если на самом деле не любишь?

– Люблю. Но когда я это ем, мне кажется, что я сижу за семейным обедом вместе с дедушкой и бабушкой.

Серьезный аргумент.

– К тому же они без конца твердят, что это очень полезно. Надоело, – добавил он.

– Понимаю. И сразу хочется чего-нибудь вредного, вроде карбонары.

– Это вредно?

– В твоем исполнении – наверняка.

– Потому и вкусно.

Теперь стало еще труднее уговорить его приготовить что-то другое.

– А может, опять сделать фондю? – предложил он.

– Нет.

– Тебе не понравилось?

– Понравилось, но это совершенно особое воспоминание. Попытка повторить может вызвать разочарование.

Уф! Нашла вежливую отмазку.

– А окономияки, которые мы ели у твоих друзей?

– Да, без проблем.

Спасена! Это стало нашим главным блюдом. Холодильник был постоянно забит креветками, яйцами, капустой и имбирем. На столе всегда стоял пакет соуса.

– Где ты покупаешь этот дивный соус? – спросила я.

– У меня есть запас. Родители привезли из Хиросимы.

– Значит, когда он кончится, придется туда поехать.

– Я ни разу в жизни там не был.

– Отлично. Ты ничего не видел в Хиросиме.

– Почему ты так говоришь?

Я объяснила, что пародирую классику французского кино.[21]

– Я не видел этого фильма.

– Ты можешь прочесть книжку.

– В чем там сюжет?

– Лучше я не буду тебе ничего рассказывать, прочти сам.

* * *

Когда мы бывали вместе, мы безвылазно сидели дома. Срок возвращения Кристины стремительно приближался. Мы с ужасом думали о том, что придется покинуть эту квартиру, сыгравшую такую роль в нашей истории.

– Давай забаррикадируемся и не пустим ее, – предложила я.

– Ты сможешь? – спросил он с испугом.

Мне понравилось, что он считает меня способной на такие дурные поступки.

Мы проводили бездну времени в ванной. Ванна напоминала чрево огромного кита, пускающего фонтаны внутрь.

Ринри из почтения к традициям, прежде чем влезть в ванну, тщательно мылся под краном: нельзя же загрязнить воду многоуважаемой ванны. Мне трудно было смириться с обычаем, казавшимся мне столь нелепым: все равно что класть в посудомоечную машину чистые тарелки.

Я изложила ему свою точку зрения.

– Наверно, ты права, – сказал он, – но я не могу ничего с собой поделать. Осквернить ванну выше моих сил.

– А кощунствовать по поводу японской кухни ты можешь преспокойно.

– Да, могу преспокойно.

Я его понимала. Бастионы консерватизма у каждого свои, это непостижимо на уровне рассудка.

Иногда мне чудилось, что ванна-кит шевелится и увлекает нас в морскую пучину.

– Ты знаешь историю про Иону?

– Не надо о китах. Мы поссоримся.

– Только не говори, что ты из тех японцев, которые их едят.

– Понимаю, это нехорошо. Но я же не виноват, что они такие вкусные.

– Я пробовала, это гадость!

– Вот видишь! А если б тебе понравилось, тебя не возмущало бы, что мы их едим.

– Но ведь киты – исчезающий вид!

– Знаю. Мы поступаем плохо. Ну что ты от меня хочешь? Стоит мне только подумать о китовом мясе, как у меня слюнки текут. Это не в моей власти.

Он был нетипичным японцем. Например, он много путешествовал, но в одиночестве и без фотоаппарата.

– Я никому этого не говорю. Если бы родители узнали, что я езжу один, они бы забеспокоились.

– Им кажется, что это опасно?

– Нет, они решили бы, что у меня не все в порядке с головой. У нас путешествовать в одиночку считается признаком психического расстройства. В японском языке слово «один» несет оттенок сиротства, одиночества.

– Но у вас же есть знаменитые отшельники.

– Вот именно. Считается, что любить одиночество может только монах-аскет.

– Почему твои соотечественники так дружно сбиваются в кучу за границей?

– Им нравится смотреть на людей, непохожих на них самих, и в то же время чувствовать себя среди своих.

– А потребность все время фотографировать?

– Не знаю. Меня это раздражает, тем более что все делают совершенно одинаковые снимки. Может, хотят доказать себе, что им это не приснилось.

– Я ни разу не видела тебя с фотоаппаратом.

– У меня его нет.

– Как? У тебя есть все новомодные девайсы, даже набор для приготовления фондю в космосе, и нет фотоаппарата?

– Нет, мне это неинтересно.

– Чертов Ринри!

Он спросил, что я имею в виду. Я объяснила. Ему так понравилось, что он стал по двадцать раз на дню повторять: «Чертова Амели!»

В середине дня внезапно пошел дождь, потом град. Я сказала, глядя в окно:

– Разверзлись хляби небесные.

За моей спиной раздался его голос, эхом повторивший:

– Разверзлись хляби небесные.

Наверняка Ринри впервые услышал это выражение, угадал по ситуации смысл и повторил, чтобы запомнить. Я засмеялась. Он понял, над чем я смеюсь, и сказал:

– Чертов я!

* * *

В начале апреля вернулась Кристина. По бесконечной доброте своей я впустила ее в квартиру. Ринри ее возвращение подкосило сильнее, чем меня. Наш роман вновь принял кочевой характер. Меня это не очень огорчило. Мне начинало недоставать «ходилки».