Страна чудес без тормозов и Конец Света

И все-таки если б можно было начать все заново, наверное, моя жизнь ничем бы не отличалась от нынешней. Потому что я вместе со своей уходящей жизнью – это я и никто другой. И кроме себя, мне идти больше не к кому. Пусть кто-то снова бросит меня, а кого-то брошу я сам; пусть мои прекрасные чувства, достоинства, грезы опять умрут, не найдя применения, – я все равно не смогу быть никем, кроме себя самого.

В молодости я часто думал, что, если постараюсь, смогу стать кем-то еще. Скажем, открою свой бар в Касабланке и познакомлюсь с Ингрид Бергман. Или, если мыслить реалистичнее (насколько реалистичнее – вопрос отдельный), подберу себе жизнь, куда более подходящую для раскрытия своего «я». Даже специально тренировался, чтобы круто изменить себя изнутри. Читал «Расцвет Америки»[84] и трижды смотрел «Беспечного ездока». Но, словно яхта с погнутым килем, всегда возвращался туда же, откуда хотел уплыть: к себе настоящему. К тому, кто вообще никуда не плывет, а всегда остается на берегу и ждет, когда я вернусь.

Стоит ли тут еще на что-то надеяться?

Не знаю. Возможно, не стоит. Тургенев назвал бы это разочарованием. Достоевский – адом. Сомерсет Моэм – реальностью. Но кто бы и как это ни называл – это все про меня.

Я не могу представить, что такое бессмертие. Возможно, я и в самом деле верну себе то, что уже потерял. И построю Нового Себя. Кто-то наконец оценит меня по достоинству. Кто-то захочет меня осчастливить. И я действительно стану счастливым, раскрыв себя на все сто. Только это буду уже не сегодняшний я. Поскольку Сегодняшний Я слишком хорошо помнит, кто я на самом деле. И это – факт Истории, изменить который уже никому не под силу.

В итоге я принял решение. Чтобы совсем не сбрендить, буду считать, что через двадцать два часа я просто умру. Если же и дальше рассуждать о бессмертии и переходах в иные миры, мои бедные мысли превратятся в монологи дона Хуана[85], и последний день в этом мире развалится на куски.

«Я умру», – решил я хотя бы для удобства. По крайней мере, думая так, я куда больше похож на себя самого.

На душе сразу полегчало.

Я погасил окурок и пошел в спальню. Глянул на спящую толстушку. Машинально проверил карманы. И поймал себя на мысли, что, кроме бумажника с кредитками, мне уже ничего не нужно. Ключами от дома запирать нечего. От удостоверения конвертора остается разве что прикурить. Записная книжка больше не пригодится. Машину я бросил у конторы Профессора, а значит, и в ключах от нее смысла нет. Даже от складного ножа никакого толку. Я выудил из карманов всю мелочь и ссыпал на стол.

Выйдя из дома, я доехал в метро до Гиндзы, зашел в «Пол Стюарт», выбрал себе сорочку, галстук, спортивный пиджак, расплатился кредиткой «Америкэн Экспресс» – и, одетый во все новое, встал перед зеркалом. В целом – неплохо. На оливковых брюках, правда, уже исчезали стрелки. Ну да ладно – полного совершенства все равно не бывает. В бледно-оранжевой рубашке под темно-синим пиджаком я смахивал на подающего надежды специалиста преуспевающей фирмы. Что ж, все удачнее троглодита, который выбрался из пещеры лишь затем, чтобы через двадцать часов провалиться в тартарары.

Неожиданно мне показалось, будто левый рукав пиджака короче правого сантиметра на полтора. Я проверил. Оказалось, дело не в пиджаке. Просто моя левая рука – чуть длиннее правой. Как это получилось, не знаю. Правое ухо у меня с детства слышало лучше левого, а левую руку я никогда не перегружал какой-либо специальной работой. Продавец предложил подогнать рукав за пару дней, но я, разумеется, отказался.

– Бейсболом занимаетесь? – спросил продавец, возвращая кредитку и чек.

– Почему вы так решили? – удивился я.

– Почти любой вид спорта немного перекашивает тело, – объяснил он. – Тому, кто одевается по-европейски, не стоит перенапрягать себя спортом.

Я поблагодарил его и вышел из магазина. С ума сойти, сколько в мире разных законов. На каждом шагу открываешь что-нибудь новенькое.

Дождь моросил по-прежнему, но шататься по магазинам надоело, и я решил обойтись без плаща. Зашел в пивной бар и заказал пива с устрицами. Бар оказался на редкость стильным – из динамиков лилась симфония Брукнера[86]. Номера я не помнил. Кто, вообще, помнит симфонии Брукнера по номерам? Но факт оставался фактом: Брукнера в пивном баре я слушал впервые в жизни.

В огромном зале было занято всего три столика. За одним сидела молодая парочка, за вторым – миниатюрный старичок в шляпе, за третьим – я. Старичок, не снимая шляпы, отхлебывал пиво крошечными глотками, а парень с девушкой, почти не притрагиваясь к кружкам, о чем-то вполголоса болтали. Стандартная картинка из жизни пивного бара в дождливый день.