Страна для внутренней эмиграции. Образ Японии в позднесоветской картине мира

Особенно повезло классической японской поэзии — танка (31 слог) и хайку (17). Первый крупный сборник вышел в свет в 1954 году[13]

 и удостоился сразу трех положительных рецензий. Через год его переиздали. Популярность японской средневековой поэзии среди советской интеллигенции была огромной. По фамилии замечательной переводчицы В. Н. Марковой эти стихи ласково называли «марковками». И дело здесь не только в достоинствах самой поэзии и таланте переводчицы. Вряд ли нужно лишний раз говорить о том, что при переводе любых стихов происходит глубокая трансформация исходного текста. При переводе японской поэзии в него вчитывалось еще больше, чем при переводе с других языков. Все–таки японские стихи коротковаты для читателя, воспитанного на более протяженных текстах, а потому многие переводчики безжалостно дополняли их словами и эмоциями, которых не было в оригинале. Сказывалось и пренебрежение историко–культурным контекстом, из которого рождалось стихотворение. В то время отечественные переводчики переводили, как правило, те стихи, которые казались им «лучшими», игнорируя тот факт, что на родине это стихотворение обычно бытовало в цепочке (в личном собрании, которое может быть организовано отнюдь не по хронологическому принципу; в антологии или на поэтическом турнире, где поэтический смысл высвечивается только на фоне соседних стихотворений). Мы эти стихи читаем про себя, но на самом деле они подразумевали обязательную рецитацию, близкую к пению.

Однако эти обстоятельства никого не заботили, ведь задача состояла совсем не в том, чтобы понять подлинные смыслы японской поэзии. Чем же были любезны читателям японские стихи в их русском переложении? Иными словами, каким потребностям советского читателя отвечала японская поэзия? В отечественной словесности ему прежде всего недоставало лирического начала. В условиях жесткого идеологического диктата поэты увлекались эпическими темами, политикой, общественной жизнью, «гражданственностью». В официальном языке той эпохи «аполитичность» считалась бранным словом — неудивительно, что многие читатели тосковали именно по аполитичности. Избранные переводы из японской классической поэзии не были отягощены идеологическими коннотациями и воспринимались как чистая лирика. Показательно, что эпическая японская поэзия не вызвала энтузиазма ни у переводчиков, ни у их аудитории. В представлении советского читателя японские поэты воспевали только любовь и природу, так что его душа с удовольствием затворялась в том крошечном и уютном мире, где не было ни партийности, ни классовой борьбы. Чистая лирика создавала возможность для чистого эскапизма.

Раздвоенность сознания советского человека поразительна. На партийном собрании он говорил одно, на кухне — совсем другое. И в обоих случаях был абсолютно искренен. Не были исключением и люди, принадлежавшие к самому ядру советской системы. В 1971 году — к этому времени Япония уже привлекала завистливое внимание всего мира своими экономическими успехами — вышла в свет книга Всеволода Овчинникова «Ветка сакуры», незадолго перед тем опубликованная полуопальным «Новым миром». Автор был спецкором газеты «Правда», на страницах которой клеймил японский империализм и восхвалял рабочее движение. А тут он написал книгу, где признавался в любви к Японии и исследовал национальный характер японцев. Вот как определял свою задачу сам В. Овчинников: «Об этом соседнем народе наша страна с начала нынешнего века знала больше плохого, чем хорошего. Тому были свои причины… Однако если отрицательные черты японской натуры известны нам процентов на девяносто, то положительные — лишь процентов на десять. Приходится признать, что мы в долгу перед цветущей сакурой, которую японцы избрали символом своего национального характера»[14]. Автор действительно написал о японцах много хорошего. Каков же вывод? Он перекликается с началом книги: «В своих поступках японец чаще руководствуется интуицией, чем логикой. Своеобразие его противоречивого характера легче почувствовать, чем объяснить».