Страна утраченной эмпатии. Как советское прошлое влияет на российское настоящее

Первый вариант, «народный». Собственностью в РФ владеют – в основном через подставных лиц или напрямую – бандиты. Версия на вид примитивная, но я бы не стал ее отвергать с порога. На самом деле очевидно, что уровень проникновения криминала в собственность должен быть очень глубок – просто потому, что в насквозь коррумпированном государстве с мафией бороться некому, и «серое» владение «заводами и пароходами» распространяется беспрепятственно.

В чем – теоретически рассуждая – должна быть основная особенность «бандитского владения»? В том, что оно не персонифицировано, бандит не рассчитывает и не стремится к легализации владения, и его интересует в основном кэш. То есть та самая интенсификация сегодня, без особых планов на будущее. Почему бы бандиту не выжать предприятие досуха? Я не вижу причин.

Второй – политэкономический. Чрезвычайно низкий – практически для всех в РФ – «горизонт планирования». Даже вполне законные собственники предприятий сегодня не могут быть уверены в том, что будут владеть им и завтра. При разгуле рейдерства и полной деградации судов кто может поручиться за сохранность собственности? Никто. Оттого люди стараются планировать на короткие сроки, извлечь максимум прибыли уже сегодня. Очевидно, что сверхэксплуатация, стремление убрать все издержки сразу и выжать из железа и рабочих максимум – отсюда.

Наконец, третья гипотеза чуть более сложная. Причина многих описанных перекосов – в «вертикализации собственности». Огромные холдинги, поглотившие десятки и сотни предприятий по всей России, просто не в состоянии «чувствовать риски». Опасаясь воровства и мошенничества со стороны «провинциалов», сегодня владельцы холдингов концентрируют в своих руках – то есть фактически в руках московских клерков-экономистов – практически все нити управления производством. Такой «экономический» подход ведет к тому, что клерк из московского управления, который по должности старше любого директора провинциального комбината, просто не в состоянии услышать тиканье часового механизма стремительного износа, который он же и запускает своими оптимизациями и «напряженными планами».

Грубо говоря, если некий котел грозит взорваться в Пензе, в московском офисе этого никогда не заметят – до тех пор, пока он действительно не взорвется.

А пока люди в Пензе будут смотреть на этот котел каждый день с нарастающим ужасом, не имея никакой возможности что-то с ним сделать. Тут спасает только одно – классический русский пофигизм…

Собственность у нас в стране не защищена. Система управления страной выстроена в корне неправильно, слишком много централизации. Если бы не это – дикие, уродливые, фактически неуправляемые холдинги не могли бы возникнуть, а бандиты не имели бы в стране столько власти…

А пока все так, как сейчас, работники по всей стране привыкают к мысли, что работа не только тяжкий труд, но и постоянный риск. Быть слесарем или токарем в России сродни тому, чтобы быть артистом цирка. Российский цирк, бессмысленный и беспощадный.

Народ и школа Женская профессия

Учителя в России – профессия гендерная. Летчики-испытатели у нас – только мужчины, а в школах работают почти сплошь женщины. Достаточно посмотреть на состав студенческих групп бесчисленных педфаков – зачастую там не имеется ни одного юноши.

Такой явный перекос полового состава давно воспринимается как почти само собой разумеющийся. Однако анализ советской и постсоветской художественной реальности показывает, что все-таки это не вполне норма – так как в прозе и в кино авторы почему-то с куда большей охотой отображают учителей-мужчин. Достаточно вспомнить такие советские хиты проката, как «Доживем до понедельника» и «Учитель» или, к примеру, один из самых популярных рассказов В. Токаревой «День без вранья». Не отстают и уже современные российские авторы: одно из самых заметных произведений постсоветской прозы – роман А. Иванова «Географ глобус пропил» – опять же посвящен учителю, на этот раз учителю географии в провинциальной Перми.

Обществу определенно не хватает маскулинности^[27] в учительском сословии. И это давняя тоска. Именно поэтому учитель (а не банальная учительница), выведенный в книге или на экране, неизменно воспринимается со жгучим, отчасти даже болезненным интересом. И наоборот: собственно, учительницы, то есть преобладающий школьный контингент, – изображаются в фильмах, как правило, в негативных или пренебрежительных, а то и просто зловещих тонах (например, перестроечный фильм «Вам и не снилось»).

Вопрос – отчего же, даже несмотря на тектонические сдвиги – распад страны, смену укладов, изменение флага, конвертацию рубля и всеобщую приватизацию, – учительство сохранило в неприкосновенности свое женское лицо? Традиционный, общепринятый ответ – школьным учителям всегда сравнительно мало платили. Так было при социализме, так осталось (и еще усугубилось) при рыночной экономике.

Мужчины не идут в школу, так как им надо «кормить семью», а на учительские зарплаты это сделать, дескать, невозможно.