Страница итогов

Грачев присутствует на суде в качестве простого зрителя. Он чувствует себя очень неловко. «Он сидел, согнувшись, низко опустив голову, и мял в руках шапку»[5]. Когда же Вера проявила необычайную твердость духа, отказалась от помощи со стороны адвоката, признала себя во всем виновной, открыла, что ей руководило одно желание – желание разбогатеть, что никакие внешние обстоятельства, влияние среды, на которых адвокат хотел построить свою защиту, тут не причем – Грачев был совершенно уничтожен. Он «бледный и расстроенный стоял у стены, челюсть у него тряслась».

В этой сцене Грачев опять принужден стушеваться перед фигурой Ильи, опять оказаться «слабее» последнего в духовном отношении.

Илья возмущается тем, что его приятель не имел в себе силы вступиться за Веру, не принял на себя ответственности за поступок Веры: по мнению Ильи, Грачев должен был бы открыть правду, заявить судьям, что Вера совершила воровство ради него, желая помочь ему в чересчур трудной борьбе за существование. И читатель чувствует, что действительно Илья поступил бы так, сделал бы подобное признание, если бы очутился в положении Грачева.

Грачев, наоборот, не только не способен исполнять то, чего Илья хочет потребовать от него; он теряет последние остатки мужества, когда Илья начинает обвинять его в том, что он «погубил человека». Он лишь «вздрогнул, будто его кнутом ударили, поднял руку, положил ее на плечо Лунева и жалким образом сказал: Разве я?..»

Вслед за этим г. Горький расстается с своим героем: жалким, растерянным, униженным. Грачев исчезает с горизонта читателя.

«Босяк» безвозвратно умер в Грачеве… И его, лишенного способности отдаваться босяцки героическим порывам и настроениям, оказавшегося бессильным осуществить идеал цельной автономной личности, г. Горький заставляет начинать новую жизнь – жизнь интеллигентного мастерового.

Это очень характерно для г. Горького.

Вообще, он заставляет истинных героев своих произведений всегда торжествовать перед людьми, посвящающими себя какому-нибудь методическому труду и не старающимися уйти от этого труда. Он изображает представителей этого труда необыкновенно «слабыми». Носитель «босяцкой» удали оказывается сильнее целой толпы рабочих, занятых в пекарне («Двадцать шесть и одна»), Он отнимает у этих людей, которых г. Горький рисует «тупыми, равнодушными», дошедшими до крайнего предела душевной слабости, полумертвыми – отнимает у них их единственную радость. – радость ежедневно видеть горничную Таню, разговаривать с ней, оживать душой в ее присутствии.

Фигура сапожника Перфишки ярко иллюстрирует «босяцкую» точку зрения на ремесленников. Перфишка» до последней степени «загнанный человек. Методический труд убил в душе Перфишки все «живые» стремления, все желания.

При виде его Илья недоумевает, как «можно всю жизнь жить в грязи, ходить в отрепьях, пить водку и, умея играть на гармонии, не желать уже ничего иного, лучшего».

Перфишка, в глазах босяка, – «никчемный» человек…

Павел Грачев, конечно, неизмеримо далеко ушел и от Перфишки, и от обитателей пекарни: он человек уже «нового» закала, человек, старающийся всеми силами подняться над «грязью» жизни, человек, одушевленный сознательным стремлением к «свету». «Никчемным» человеком назвать его уже нельзя.

И тем не менее, г. Горький все-таки «развенчал» его. Он только допустил при этом некоторые оговорки. Он все-таки заставил его сделать несколько шагов по направлению к лагерю «никчемных». Он поступил, как тенденциозный художник. Он сам слишком увлекся «босяцкой» точкой зрения своих героев.

Почему так произошло? Почему он подошел к представителю «производительного» труда с ненадлежащей оценкой?

Чтобы ответить на данный вопрос, разберем взгляды «босяка» на значение «трудового начала» в процессе роста жизни.

«Курьер», 1901 г., №№ 352, 355