Страницы Миллбурнского клуба, 2

О г а р е в.  Скажи Герцен, только честно: ты готов взять официально в жены Наталью Алексеевну Тучкову?

Г е р ц е н.  Не готов.

О г а р е в . Вот и ответ.

Г е р ц е н.  Нет, только часть ответа. Ты знаешь все обстоятельства.

О г а р е в.  Я их отметаю.

Г е р ц е н.  Счастливый ты человек, Ник. На мне – дети, финансы, дело. А ты – ничего не имеешь, ни за что не отвечаешь. Было у тебя когда-то громадное состояние. Одно из самых больших в России. Четыре тысячи душ в Рязанской губернии ты отпустил на волю. Несчастных тут же поработили другие. Но ты поступил, по крайней мере, благородно. А куда остальное делось? Десятки тысяч душ и несметное количество земель? Размотал, спустил, упустил, раздарил. Все одно: состояния нет. И ответственности нет.

О г а р е в.  А где твоя ответственность? Где твоя жертва? Ты ведешь себя, как турецкий султан.

Г е р ц е н.  Турецкий султан? Благодарю.

О г а р е в.  Сравнение не устраивает? Нельзя же видеть в себе только агнца непорочного, посланного спасти род человеческий. А тут всего одна женщина страдает – и ты пасуешь!

Г е р ц е н.  Оставь, Ник! Я недостаточно жертвую? А позволь спросить – в чем твоя жертва? В чем доблесть? Мне стыдно сказать – в том чтобы пьянствовать в пятьдесят лет, да еще втихомолку!

О г а р е в.  Натали мало – теперь ты меня будешь воспитывать? Я страдаю. Физически страдаю, видя ваши отношения.

Пауза.

 

Г е р ц е н  (про себя). Странная натура. Ведь если б ума не было, я бы понял. А то и способности, и благородство, а внутри – словно демон сидит.

О г а р е в.  Ты в состоянии не ругать Натали по любому поводу? И пропускать мимо ушей колкости? Да, она неправа. Она взбалмошна, истерична, но она любит тебя. Ты талантливей и образованнее ее стократ. Она чувствует это и страдает. Будь добрее, Герцен. Не унижай ее гордости. Сам подумай! Одно теплое слово с твоей стороны, один намек о любви – и вся жизнь была бы спасена. (Садится за свой стол).

Г е р ц е н  (подумав

). Хорошо. Я попробую.

Входит Н а т а л и.

 Г е р ц е н  (подходит к ней). Я виноват. Прости меня. Попробуем впредь общаться кротко и мягко. Так я могу слушать любые упреки.

Н а т а л и.  Я согласна.

Г е р ц е н.  Поедем в июле во Вьетнор? Солнце, море. Погоды чудесные.

Н а т а л и.  Поедем! Втроем – я, ты и Лиза.

Г е р ц е н.  А дети? Тата, Оля?

Н а т а л и.  Первые две недели побудем втроем, а потом их заберем. (Тихо, со значением.) Я соскучилась по тебе.

Г е р ц е н  (тихо

). Я тоже. Только на две недели – мне никак невозможно типографию оставить.

Н а т а л и.  Как хочешь. Не люби меня больше.

Г е р ц е н.  Ну вот, опять.

Н а т а л и.  Прости! Я больше этого слова не повторю как упрек или обвиненье. Помнишь, как русский поп, крестив ребенка, уронил его и сказал: «Бог дал. Бог и взял». Больше никаких требований. Никаких оскорблений. Буду тебя любить, как умею, не думая о взаимности. Да ее и не нужно. Все вздор. Будем растить детей и о них только думать.

Г е р ц е н.  Вот и славно. А дочка наша будет украшением нашей старости. Лизонька ребенок ясный. (Улыбается.) Я за нею слежу. И по секрету докладываю. Она развивается так быстро и удивительно, как ни один из моих собственных.

Н а т а л и.  Благословляю тебя за эти слова, Герцен. Ты должен поговорить с Олей. Вчера она ткнула этой игрушкой Лизе в лицо. (Машет

корабликом.) Я так испугалась. Она это сделала специально – чтобы Лиза заплакала.

Г е р ц е н.  С чего ты взяла? Она с Лизой играла. Ну взгляни на вещи разумно.

Н а т а л и.  Ты сидишь у себя в кабинете и ничего не знаешь! Оторвись от своей всемирно-полезной деятельности и посмотри, что делается в доме! Оле семь лет. Взрослая девочка. Я давно заметила дурное направление ребенка. Тата немногим лучше. Капризная и равнодушная.

Г е р ц е н  (холодно). Дети плохи. Хорошо, давай выбросим их в Темзу. Привяжем камень на шею... Или будем их воспитывать? Не заваливать подарками без меры, а потом без меры ругать, а воспитывать.

Н а т а л и.  Опять на меня перешли! Я – причина! Не уважаешь ты, Герцен, нашего союза! Да и нет его! Есть снисходительная дружба! Мне не нужна твоя «дружба», Герцен! Мне она больнее худшей обиды!

О г а р е в.  Гильотина все же лучше: раз – и готово. (Выходит из-за стола.) Вы оба жестоки – вот отчего не получается. Слушай, Герцен, я одного прошу: оставь меня работником при типографии, но отпусти жить в захолустье. Внутренне я связан с тобой неразрывно, но дышать в этом омуте затаенных эгоизмов я не могу. (Уходит из дома.)

Н а т а л и.  Куда он пошел?

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ

Гостиная. Входят  Г е р ц е н  и  О г а р е в.