Страницы моей жизни

Должен отметить, что все без исключения товарищи были чрезвычайно рады тому, что мне не придется ехать в Колымск. Забайкалье славилось своим здоровым и сравнительно теплым климатом, и они не сомневались, что пребывание мое в Селенгинске укрепит меня, а, может быть, даже вылечит мое больное горло.

Как и предполагалось, первая группа товарищей была отправлена в Якутск через день после того, как канцелярия генерал-губернатора сообщила тюремному начальнику, что я не подлежу отправке в Якутскую область. Затем, с промежутками в одну неделю, отправлялись следующие группы.

Меня отправили в Верхнеудинск [4] лишь в январе 1890 года обычным этапным порядком вместе с большой партией уголовных арестантов. Таким образом, мне было суждено проводить почти всех товарищей, подлежавших высылке в Якутскую область. Очень тяжело было расставаться с ними, и отъезд каждой новой партии меня крайне волновал.

Мое путешествие из Иркутска в Верхнеудинск было крайне мучительным. Все время стояли трескучие морозы не ниже 30 градусов по Реомюру. На Байкале свирепствовали ветры, которые нас буквально обжигали, и мы только благодаря чуду не замерзли в пути. В Верхнеудинск наша партия пришла совершенно измученная. Меня поместили в светлую, теплую камеру, которая мне показалась после мучительного путешествия гостеприимным приютом.

В верхнеудинской тюрьме я пробыл несколько дней, и об этих днях я сохранил самое теплое воспоминание, благодаря следующему обстоятельству.

Так как верхнеудинская тюрьма была моим последним этапом, то мне было разрешено гулять по тюремному двору целый день. Камера моя запиралась только на ночь. И вот во время моей первой прогулки ко мне подошел уголовный арестант и весьма конспиративно сообщил, что в верхнеудинской тюрьме в настоящее время находится политическая каторжанка Ковальская и что она хочет меня видеть. Этот же арестант вызвался меня проводить к ней.

Я, конечно, был очень рад встретиться с этой мужественной и самоотверженной революционеркой. Уголовный арестант повел меня через целый ряд коридоров и закоулков, и вот я лицом к лицу с Ковальской.

Она меня встретила с нескрываемой радостью, видя во мне вестника с воли, который сможет ей многое рассказать и о положении в России, и о настроениях среди молодежи и в обществе, и о судьбе многих революционеров, попавших в ссылку.

Я же чувствовал себя несколько смущенным, так как знал заранее, что моя информация, неполная и устарелая, принесет ей мало радости и утешения.

Так оно и оказалось. Все же беседы с товарищем после долгого и одиночного заключения были для нее, по-видимому, большим облегчением. Как ни трудно мне было вести долгие беседы из-за моего все еще больного горла, мы все же почти весь день провели вместе.

– Но как вы попали в эту тюрьму и почему вас держат здесь? – спросил я Ковальскую, как только я закончил свой рассказ о воле и о нашем этапном путешествии до Иркутска.

И тут Ковальская поведала мне волнующую историю, являющуюся яркой иллюстрацией той борьбы, которую революционеры вели с правительственным и административным произволом.

Начинается эта история с того трагического момента, когда Надежда Сигида, возмущенная грубым обращением начальника Карийской каторжной тюрьмы с политическими, дала ему пощечину. Как известно, Сигида за свой героический поступок была подвергнута телесному наказанию.

Последствия этой гнусной расправы были катастрофические. Сигида в виде протеста против нечеловечного наказания отравилась. Вслед за ней отравились почти все политические каторжные на Каре – и женщины, и мужчины. Часть из них скончались в страшных муках, а часть были спасены. Среди оставшихся в живых политических каторжан царили трагические настроения, нервы у всех были натянуты до крайней степени, и каждый день можно было ожидать нового несчастья.

Однажды тюремный начальник вошел в камеру Ковальской и позволил себе по отношению к ней какую-то грубость; Ковальская не смогла снести этой обиды и выругала тюремщика. За такое нарушение тюремной дисциплины начальник тюрьмы имел право подвергнуть Ковальскую телесному наказанию, т. е. высечь, но после трагической смерти Сигиды он решил запросить Петербург, следует ли примерно наказать Ковальскую, но Петербург ему предписал ни в коем случае не подвергать Ковальскую установленному наказанию, так как такая мера может вызвать новую катастрофу среди политических каторжан и новую волну террористических актов против царя и его окружения.