Ставка, которая запретила адмиралу А.А. Эбергарду нанести «миролюбивым» туркам упреждающий удар и, по существу, сама создала благоприятные условия для внезапного нападения неприятельского флота, тем не менее отреагировала на события 16 (29) октября с плохо скрываемым раздражением. Начальник Штаба верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Н.Н. Янушкевич в письме от 5 (18) ноября упрекнул морского министра в том, что «неоднократные указания» ставки не пошли впрок, и посетовал, что дерзкий выпад противника может вызвать у «широкой публики» и законодателей, «отпускающих огромные средства на флот», неприятные ассоциации с «несчастьем, постигшим нас у Порт-Артура». Особенное недоумение в штабе великого князя Николая Николаевича вызвало то, что «отражение атаки «Гебена» всецело выпало на долю крепости», в то время как флот бездействовал, стоя на внутреннем рейде. (Кстати, и напрямую в Севастополь из Барановичей был направлен запрос: «Отчего флот принял бой на якоре, а не в море?»{280}
) От имени главковерха Н.Н. Янушкевич попросил морского министра «лично войти в рассмотрение этого вопроса» и по результатам расследования «произвести замену в составе штаба, командного состава судов или старших начальников»{281}. Ответ И.К. Григоровича, который отправился в Севастополь и лично разобрался в обстоятельствах событий 16 (29) октября, свидетельствует о том, что глава морского ведомства не обнаружил стремления «выносить сор из избы». Иван Константинович не нашел подтверждений распространившимся обвинениям в адрес командующего Черноморским флотом и его штаба в «непринятии мер предосторожности от внезапного нападения». Упрек же со стороны сухопутного начальства в том, что отражение неприятеля легло на плечи крепостной артиллерии, И.К. Григорович парировал напоминанием о роли приморских крепостей, которые, «вообще говоря, сооружаются для того, чтобы защищать базу флота и флот, пополняющий в ней свои запасы; никакая приморская крепость-база не в праве требовать, чтобы флот поставил бы себе задачей защищать ее от неприятеля». Вполне оправдав все действия черноморского командования, министр не нашел «причин к его смене». Более того, И.К. Григорович дал понять, что изрядную долю ответственности за случившуюся конфузию ставке следовало бы принять на свой счет. Напомнив об указаниях штаба главковерха, связавших руки адмиралу А.А. Эбергарду, морской министр заметил, что «при таких обстоятельствах и при данных директивах приходилось мириться с возможностью того, что произойдет именно то, что произошло — то есть «хулиганский» рейд германо-турецких крейсеров с целью бомбардировать наши беззащитные порты»{282}.Вопрос о том, задел ли «Гебен» крепостное минное заграждение, Иван Константинович счел нужным обойти молчанием. Зато летом 1916 г., когда в Морском штабе главковерха озаботились подготовкой всеподданнейшего доклада о необходимости смены командования Черноморского флота, это дело извлекли из-под сукна. Сбором «критико-исторических материалов», проще говоря, компромата на А.А. Эбергарда, занялся бывший историограф штаба Черноморского флота капитан II ранга Е.Н. Квашнин-Самарин, к тому времени переведенный в Генмор{283}
.Правда, в самом докладе по Морскому штабу верховного главнокомандующего от 26 июня (9 июля) 1916 г., в результате одобрения которого царем А.А. Эбергард был заменен А.В. Колчаком, события 16 (29) октября 1914 г. не упомянуты{284}
. Очевидно, авторы документа — начальник Морского штаба ставки адмирал А.И. Русин и его деятельный флаг-капитан кавторанг А.Д. Бубнов — опасались бросить тень на расследование, которое «по горячим следам» проводил сам министр. Зато в приложенном к докладу перечне вопросов, «доложенных Его Императорскому Величеству на словах», можно обнаружить напоминание о том, что «Гебен» при бомбардировке проходил по нашему минному заграждению, которое не было замкнуто вследствие неразработанной организации этого дела»{285}.