Странная жизнь одинокого почтальона

Охваченный эйфорией, Билодо уже грезил о том, как приедет в аэропорт встречать прекрасную островитянку, как она скромно появится в зале прилета, как они потом покатят с ней в машине, как их волосы будут развеваться на ветру в окружении великолепного бабьего лета, будто срисованного с почтовой открытки. Он уже ощущал вкус первого поцелуя, предвкушал пыл первых объятий, мысленно запускал на рассвете руку в распущенные волосы Сеголен. Но чтобы эти великолепные видения приобрели очертания реальности, сначала нужно было послать хайку.

Едва Билодо наклеил на конверт марку, в небе на улице загрохотало. Раздался раскат грома. Грозно нависая все утро над городом, тучи наконец разразились грозой, и первые крупные капли дождя забарабанили по оконному стеклу гостиной. Не допуская и мысли о том, чтобы из-за ненастья не послать вовремя стихотворение, почтальон схватил зонт и вышел. Когда он еще даже не спустился по лестнице, вспышка света залила улицу ярким фотографическим светом, в ту же минуту гулко громыхнуло, и дождь превратился в настоящий тропический ливень. Сквозь завесу воды он увидел через дорогу почтовый фургон. Неужели уже пришло время забирать почту? По-видимому, да, потому что Робер, не обращая внимания на ливень, торопливо перегружал содержимое ящика в свою сумку. Билодо заколебался и замер. Присутствие коллеги было ему неприятно. После того случая весной он с Робером больше не разговаривал, и сейчас у него не было никакого желания сносить его насмешки. К тому же Робер был не один; рядом с ним сидел почтальон — вероятно, тот самый, который теперь обслуживал этот район. Он этого типа никогда не видел, но в последнее время подозревал в том, что он перехватывает и вскрывает письма Сеголен.

Теперь дождь лил как из ведра. Торопясь как можно быстрее от него укрыться, Робер закрыл почтовый ящик и забросил сумку в фургон. Еще мгновение, и он сорвется с места. Когда желание отправить хайку взяло верх над всем остальным, Билодо решил наступить на горло собственной гордости и громко крикнул, стараясь привлечь внимание бывшего коллеги. Тот обернулся и увидел его. Потрясая в воздухе письмом, Билодо скатился по лестнице и побежал по залитой водой улице. Второй почтальон замахал руками и выкрикнул что-то невразумительное, затем яростно засигналил автомобиль, и его с силой ударило.

Мир закружился вокруг Билодо — медленно, будто во сне. Он вращался в пространстве, спрашивая себя, что произошло. Еще один удар — и мир остановился, навалился на него, и он почувствовал спиной, какой он жесткий и твердый. Небо грохотало и полыхало молниями, бомбардируя тяжелыми каплями глаза. Он попытался пошевелиться, но не смог… и вдруг почувствовал, что ему ужасно плохо. В этот момент грозовое небо закрыл чей-то силуэт. Лицо знакомое, это Робер. Потом появился еще один лик, почтальона. Его он тоже узнал, потому что тот был не кто иной, как Билодо. У почтальона было лицо бывшего Билодо, Билодо до случившихся с ним превращений, того самого Билодо с гладко выбритыми щеками и ясным взором, которым он когда-то был.

Над ним склонилось его собственное бывшее «я».

Двадцать три

Как так может быть — он лежит на мокром асфальте и в то же время смотрит на себя сверху? Что это еще за магия? Билодо отчаянно пытался понять, пока еще не поздно, и вдруг внутренний голос прошептал ему слова хайку, которое предваряло и заканчивало сборник Гранпре:

Бурля как прибойУ подножия скалВремя бежит по кругу

Именно это с ним сейчас и происходило. Прошлое повторялось. Время сыграло с ним злую шутку. Завихрившись у скалы, вставшей у него на пути в тот момент, когда Гранпре бился в агонии, оно образовало водоворот, пленником которого и стал Билодо.

Неужели Гранпре это предчувствовал? И знал ли, когда писал это хайку, что оно станет пророческим?

Жизнь в виде петли. Билодо разбился о подводные рифы времени. Это было так монументально, чудесно и абсурдно, что он, превозмогая дикую боль, расхохотался. Он смеялся, глотая капли дождя, и чем больше смеялся, тем смешнее казалось ему происходящее. Потом у него перехватило горло, и смех тут же затих. По сути, ничего веселого в этом не было. Напротив, это была не комедия, а трагедия: он умирал, не зная утешения, потому что прекрасно понимал, что его смерть не станет избавлением, ведь достаточно было бросить один-единственный взгляд на Билодо и увидеть его глаза, жадно впившиеся в зажатое в его руке письмо, как тут же становилось понятно — на этом фильм не закончится, рано или поздно придет и его очередь, время опять побежит по кругу и образует петлю, наступит уже его конец, а потом та же самая история повторится с тем, кто придет ему на смену… и так далее до скончания веков.

Это было жестоко: Билодо был обречен на вечную, без конца повторяющуюся смерть, и ничто не могло отвратить этого проклятия. Разве что…