Странник

– Мой дорогой мальчик, – начал Холл, скрещивая руки на широкой груди, – ошибусь ли я, предположив, что случилось нечто непредвиденное? Что, разобрав подробнее ночь аукциона, мы откроем, что ты покинул его с…

– Не надо, – взмолился Николас дрогнувшим голосом. – Не произноси этих слов. Я понимаю в этом не больше, чем в звездах. Я не могу… Этого не может быть.

Он не мог позволить себе надеяться. Если его решимость даст хоть одну трещину, он перероет всю землю в поисках способа открыть проход к Этте, в ее будущее. А подобное лишит смысла само уничтожение астролябии.

Я не могу быть эгоистом. Никто не имеет право владеть всем и сразу.

Его жизнь тесно сплелась с той вещью, за которой охотилась его семья, ради которой убивала. И эта древняя вещь – астролябия – снова воскресла. Похоже, столь же упорно не желая умирать, как и Николас.

Жива ли Этта? В безопасности ли, в своем будущем? София, Джулиан, Николас, Ли Минь… всех их раскидало по столетиям, навсегда лишив возможности найти друг друга.

Но не меня.

Николас подавил эту мысль, сжимая спинку стула так, что дерево скрипнуло.

– Однако за других ты переживаешь, правда? – Холл «читал» его безошибочно. – Тебя гнетет невозможность узнать, как они, притом, что найти их в твоей власти.

В моей власти

. Когда он оценивал всю тяжесть этой власти, его сердце грохотало, подобно проходу.

– Это не так-то просто, – выдавил он. – Проходы были источником раздора, сердцем войны. Мне придется снова открыть их, потратить годы на поиски остальных, и из-за этого с другими путешественниками может случиться все, что угодно.

Кожа на его ладони оставалась твердой, толще, чем была раньше. Он снова сжал кулак, пытаясь скрыть отметины, выжженные на ней.

– Я едва ли понимаю, что случилось. Просто не знаю таких слов. Игравшие с нами Древние продлевали свои годы, поглощая другие астролябии. Неужели такое произошло и со мной?

– А у них были отметины, как у тебя? – спросил Холл. – Или они поглощали силу астролябий иным способом?

Николас не мог вспомнить подобных отметин на Древнем, хотя что-то похожее, кажется, видел на Белладонне, которая – он не сомневался – затащила их всех в тот храм явно не ради аукциона. Точный рисунок стерся из памяти, но вполне вероятно, что дочь алхимика выживала тем же способом, что и сын.

Ему было все равно. Его ни на йоту не волновала их судьба. Критически оценив себя, Николас в итоге пришел к выводу, что он все-таки был эгоистом. Он хотел, чтобы Этта оказалась рядом. На корабле, в доме, в большом городе, в джунглях – не важно, покуда ее нежная рука сжимает его руку, а он может наклониться и поцеловать ее, когда, черт возьми, ему захочется. А хотеться ему будет часто и вечно.

Он поспешил отнестись с презрением к слабакам-поэтам и драматургам, то и дело «умиравшим» от любви, но теперь видел, что потеря каждый день высасывает из него маленькую порцию радости, пока то, что останется от его сердца, не станет холодным и твердым, как кремень.

Как сердце Айронвуда.

Жить без сердца можно, но такая жизнь была чахлой, словно недораспустившийся цветок, так и не получивший достаточно солнца, чтобы раскрыться.

И дело не только в Этте. Был еще и Джулиан, и София, и даже Ли Минь, которая теперь задолжала ему уже два прощания. Они стали своего рода семьей, разве нет? Может, и не самый изящный образчик, но все необходимые компоненты были на месте: забота, помощь, дружба, совет да любовь.

– Я привык мечтать о путешествиях, о том, что они могли бы значить для меня. О том, как выучусь настолько, что смогу найти себе место в мире за пределами того, что готово дать мне это время, – Николас оборвал себя, проверяя реакцию Холла, боясь увидеть в его глазах разочарование или боль.

Но капитан просто кивнул.

– В этом есть добро, Ник, – сказал он. – Есть чудо. Ты можешь сидеть и разглагольствовать о природе морали и греха, словно старые пропахшие плесенью философы. Но сами по себе проходы никогда не были злом. Злом было то, как их использовали.

– Так я об этом и говорю! То, что они существуют – существовали – и что некоторые из нас обладали соответствующими способностями… не значит, что нам следовало путешествовать, – горячо проговорил Николас. – Мы не можем позволить себе вызвать новые потрясения.

– Ты мыслишь вслух, – заметил Холл, – но продолжаешь танцевать вокруг главного. Ты осознаешь, что в самом их существовании заложена угроза, что их использование открывает дорогу изменениям временной шкалы. И все же..?

– Там же семьи! – простонал Николас. Слова Этты, сказанные той ночью на горе, не отпускали его, кристаллизуясь в голове. – Вы не видели той резни. Не знаю, сколько наших выжило, но мне представляется еще более жестоким разделять выживших. Я никогда не считал Айронвудов родней, но теперь у меня появились люди одной крови со мной. И если других выбросило на мель в их естественном времени, заперло там… Как им жить дальше, зная, что они никогда не увидят тех, кого любят?