Странник

Справа, держа наперевес, словно копье, сверкающий узорный шест, стоял колдун, вырвавший меч из его рук. Небрежно наброшенный на левое плечо плащ открывал мерцающие красноватым отблеском пластины на теле. Черный коротко взмахнул шестом, и с его навершия в живот Змею хвостатой спиралью ударил хлыст сине-голубого света. В этот раз и боль, и удар были намного сильнее, но это лишь окончательно разозлило Змея. Резким движением он ударил ногой вперед. Мышцы словно сами собой поджали все пальцы на ногах, кроме большого. И с оглушающим хрустом Змей насадил черного на мгновенно выросший полуметровый коготь. Не удовлетворившись зрелищем дергающегося на когте колдуна, он подтащил его поближе, глубоко вспахав подергивающимся телом траву. Нагнувшись, Дракон склонил голову к лицу врага. Но вместо длинной и не очень приличной фразы на чистом русском языке из его глотки вырвался сноп бешеного пламени, мгновенно превративший в пепел и колдуна, и несколько метров земли вокруг.

Последний из уцелевших попытался было спастись бегством, но ленивое, небрежное для оборотня, а на самом деле мгновенное, будто мысль, движение – и подобранная с травы пустая гильза пробила его насквозь, вылетев с кровавыми лохмотьями наружу…

7

После этой памятной ночи прошло еще полгода. В таежной тишине и уединении Змей, получивший новые способности, учился обращаться со своим телом. Ему вдруг открылся целый мир с неведомыми звуками и красками. Словно кто-то стер пыль с экрана. И зрение, оказавшееся намного совершеннее человеческого, и слух, улавливавший даже инфразвук зарождающегося над далеким океаном шторма, и, самое главное, способность синтезировать все это в ясные и понятные мыслеформы.

Потом появилось другое видение пространства. Стоило закрыть глаза и сконцентрироваться особым образом, как место, где он стоял, представало в виде странного двумерного отпечатка, зато эти отпечатки можно было листать, как страницы книги. Правда, только картинки прошлого отличались ясностью и четкостью деталей. Картинки же будущего были расплывчатыми и блеклыми, а при попытке заглянуть дальше вообще исчезали. Связано это было, естественно, с неопределенностью будущего. Старик называл это состояние «Кархи». И на все вопросы майора ограничивался только краткими указаниями, как сделать то или иное состояние более устойчивым.

Было еще странное и приятное открытие. Каждая вещь имела не только обычный, видимый всем облик, но и еще несколько, которые накладывались, словно отражение в полупрозрачном зеркале, и свой истинный облик, который порой кардинально отличался не только от верхнего, но и от нижнего.

Для Змея же, обретшего вторую жизнь, было упоением просто дышать. А уж то, что в результате непонятно чего он обрел новые возможности, было просто царским подарком. По ночам он носился с Волком, оказавшимся вовсе не тварью бессловесной, и с трудом приноравливал гортань под непривычный волчий язык. Волк показывал свой лес, представший перед Змеем единым организмом. Волк учил Змея не просто быть в нем своим, но жить одной жизнью с этим сложнейшим конгломератом сущностей.

Дни, заполненные разговорами с Валерием Игнатьевичем, тоже не проходили даром. Поворчав немного по поводу «оборотня непонятно во что», старик обстоятельно и подробно разъяснил, что и как теперь в жизни Змея изменилось окончательно и бесповоротно, а что, по его мнению, только на время. Потом началась странная и невероятная учеба. Старик делал какие-то непонятные движения и заставлял Змея повторять все в точности. Затем он что-то напевал или наговаривал и также принуждал запоминать и воспроизводить все до буквы. Змей относился к этому как к части лечебного процесса, но, чувствуя, что в теле включаются механизмы, о которых он и понятия не имел, начинал понимать, что дело не только в лечении.

Учеником Змей оказался хорошим. Спасала не только природная, практически абсолютная память, но и то, что он был психокинетиком. Змей запоминал любое движение не по его виду, а по сумме моторных биотоков чужого тела, которые он чувствовал, словно свои собственные. Возможно, из него мог бы получиться хороший хореограф. Но в детстве Змея главным навыком были не танцы, а умение драться.

И только тогда, когда все выученное стало частью рефлексов, ему открылся подлинный смысл этих манипуляций. Произошло это, когда он по просьбе старика пропел одну из заученных фраз, сопроводив весь этот вокализ сложной системой жестов. Воздух вокруг него неожиданно заклубился плотным и тягуче-медленным вихрем, сделав предметы смазанными и нерезкими.

– Ну вот, – Валерий Игнатьевич удовлетворенно потер руки. – Если в тебя сейчас стрельнуть, ну, например, из лука, то, скорее всего, стрела пролетит мимо.

От удивления Змей опустил руки. Через секунду вихрь истаял в воздухе, распавшись на серебристые льдинки.

– Скорее всего? – переспросил он, а в голове вдруг всплыло все то, что он когда-либо слышал или читал о магии.

– Ну… – Старик задумчиво почесал затылок. – Вихрик-то ведь так себе. Я бы сказал, бледноватый получился вихрик.